глазами, и нельзя было понять, о чем он думает. Глаза у пришельца были красивые, как у барана, – темно-коричневые, влажные и немного навыкате.
– Ладно, – сказал пришелец. – Бывают же непредвиденные обстоятельства.
От слов его Салауддин немного повеселел. Даже на сердце стало легче, как это всегда бывает при виде хороших поступков других людей.
И не было никакой разницы в цвете кожи. Хороший человек в любом обличии человеком останется, даже если он с другой звезды и на Иблиса похож.
– Эй, – сказал Салауддин, высовываясь в люк. – Ходи сюда, Миша!
Недавний пленник потрясенно стоял около летающей тарелки, щупая ее гладкую поверхность руками и заглядывая в щели, из которых высверкивали разноцветные огни. Глаза у него горели, как у казаха, который впервые море увидел. Салауддин казахов на Каспии видел, они на море так вот смотрели, даже дышать переставали от восторга. Слава Аллаху, этот дышать не забывал.
– С ума сойти, – бормотал он. – Летающая тарелка! С ума сойти!
– Потом сходить будешь, – строго сказал Салауддин. – Некогда сейчас. Я тебе сказал – лезь сюда.
Пленник проворно забрался в люк. Ноздри плоского носа пришельца нервно затрепетали. Салауддин его понимал. У пришельца на его летающей тарелке все было в порядке, все разложено по своим местам, запах стоял специфический, и немного металлом отдавало, а тут к нему забрался чужой человек, и был этот человек грязен до умопомрачения и вонюч, как сто весенних облезших шакалов.
– Ох, снимут меня с патруля, – с тоской сказал пришелец. – Но ты не думай, я его довезу. Все будет в порядке.
Салауддину и самому хотелось верить, что у пришельцев все, как у хороших людей: если дал слово, то сдержит его обязательно, пусть даже во вред себе. Поэтому прощаться он не стал, и говорить Мише Романову, кто его спас, он тоже не стал – стыдно было. Он просто постоял в тени дубов, глядя, как летающая тарелка медленно отрывается от земли и, покачиваясь, начинает вращаться, а когда она исчезла в помигивающей высоте, пошел, не торопясь, к отцовскому дому.
Он не сомневался, что отец будет недоволен – отдал он одного, не двух, а Салауддин отпустил и солдатика. Но в глубине души Салауддин был уверен, что отец его поймет. Обязательно поймет, ведь сам он всю жизнь учил сыновей, что главное для человека – это быть свободным. Но если так, то свобода – прежде всего – это еще и обязательства перед другими людьми. Нельзя быть свободным самому и в то же время держать людей в ямах. В этом Салауддин был твердо убежден, за это он с легкостью мог пойти на смерть, а если потребуется, даже в тюрьму.
13
Неприятности, хотя их и ждешь, всегда оказываются неожиданными. Старый Шакро покрутил лысой головой, поворчал что-то невнятное себе под нос, но спорить с сыном не стал. Только сказал, глядя в сторону:
– Мальчика ты зря отпустил. Мальчик не мой был. Арби его просил подержать.
– Нельзя людей в яме держать, – сказал Салауддин. – Если человек воюет за свою свободу, как он может отказывать в свободе
