в душе страх и благоговение.
Неожиданно напоролся он и на легушачий инкубатор – маленькое высыхающее озерко, в котором можно было проследить, как головастики превращаются в лягушат. Правда, мелконьких, как бородавки на лице тетки Флахи, сестры отца, у которой во время учебы в хуторе квартирует Клюха.
Совершил бы Колька и еще какое-нибудь открытие, да неожиданно набрел на чей-то смехливый говорок. Мужской басок то и дело женским похихикиванием перемежался. Отвел Клюха потихонечку ветку, что погляд застила, и обомлело расслабился. На поляночке, этакой аккуратненькой, как на картинке, сидела, приобняв колени, тетя Фаина, а рядом, улегшись во всю длинноту своего несуразного, как все время Кольке казалось, тела, простирался Перфишка. Наверно, он изображал из себя Мухтара, потому как похрипывал, а Фаина поласкивала его невесть где сорванным городским цветком.
И в это самое время до слуха всех троих донесся голос Якова Фомича, явно не вовремя возвратившегося с рыбалки. Он кликал Фаину чужеватым именем Клара. Причем был совсем недалеко от того места, где затаенно прижухли Фаина и Перфишка. Клюха же не чувствовал себя в чем-то виноватым, потому едва сдержал в себе порыв, чтобы, вроде бы не видя этих двоих, откликнуться на зов Якова Фомича, чем и обнаружить уединившихся тут бессовестников.
– Черт его надирает! – злобно прошептала Фаина, и Клюха разом отмел желание обнаружить тетку и Перфишку, потому как порешил, что последующие события будут куда интереснее простого скандала, который, можно предположить, окончится обыкновенным спешным отъездом кого-то из гостей, и все.
– Ну хрен с ним! – неожиданно по-мужчински выругалась Фаина и, коленями прихватив голову Перфишки, повалилась на спину, бессовестно раскидав в разные стороны ноги.
– Может, дальше уйдем? – мятым голосом произнес Перфишка.
– Эх ты, хлёбаль! – все так же грубовато проговорила Фаина. – Ты еще задницу спрячь, чтобы оса не ужалила.
Будь Яков Фомич попрытче, он бы застал их на самом интересном месте. А то, что так зовется это место, Клюха уже знал. Еще в прошлом году видел он, как приехавший к ним на побывную прилучку какой-то многоюродный его брат-морячок распял под кустом калины немую девку Вареху, которую до этого, ходила молва, потыкивал сам лесничий Пантелеймон Филантьевич Когочкин, за что был прилюдно страмочен женой, неизвестно как вынюхавшей грехопадение своего супруга. Вареха же, когда ей с помощью жестов бабы попытались учинить допрос, показала им долокотную мужскую дразнилку, отчего они, плюясь, тут же отлипли. Когда же она, вослед им, стала еще что-то демонстрировать, а случившийся рядом учитель Павел Локтионыч попытался уточнить, показывает ли она, что в пруду, на берегу которого их застали, воды по колено, то неожиданно нарвался на перевод деда Протаса.
– Это она говорит, – произнес он, – что у Когочкина хрен ниже колен.
Нынешний интерес был у Клюхи уже взрослее прошлолетошнего. Потому – одновременно – Колька желал в деталях
