я решила, что он трус, раз не стал с ней спорить. А потом поняла, что ему было просто все равно. Он пожал плечами. Конец. С тех пор я возненавидела парней, которые пожимают плечами.
По слухам, свою последнюю девушку он бросил через мессенджер, а предыдущей вообще забыл сказать, что с ней расстался. Так что, если честно, могло быть и хуже. Но, к сожалению, побочным эффектом нашего расставания стал разрыв с Эммой, моей лучшей подругой. Ее место так никто и не занял. Наверное, подругой я могла назвать свою соседку Аннику, но она приезжала домой только на каникулы.
Коул хотя бы недвусмысленно дал понять, что между нами все кончено. Хотя бы пожал плечами. А с Эммой мы скорее просто отдалились друг от друга. Мы не ссорились – она просто перестала отвечать на мои звонки. Наша дружба погасла, как искры от бенгальского огня. Когда понимаешь, что все горит, уже слишком поздно – ущерб необратим, искра потухла.
Она стала другим человеком – с новыми друзьями и новой компанией, – а я осталась позади, к моему несчастью, абсолютно такой же. Джен называла меня незавершенным проектом. Всегда незавершенным. Видимо, Джен устроила детям серьезный разговор о частной жизни, потому что, насколько мне было известно, они никому не рассказывали про мою маму. А в прошлом году, когда впервые в жизни я шла по школьному коридору, то вдруг встретила знакомые лица – они сразу меня узнали и быстро отвели глаза. Прошло три года, и мы как будто никогда не были знакомы. Но для меня они оба были как спящий вулкан. Глядя на них, я думала о себе, какой они знали меня в детстве или какой я была в статьях их матери. И это отражение мне не нравилось.
Первым заговорил Коул:
– Мама на учебе. А папа в командировке. Так что остались мы.
– Спасибо, – поблагодарила я.
Первый разговор за три года. Не так уж и страшно. Как оторвать пластырь. Но потом он пожал плечами. Без проблем. Мне все равно. Между нами все кончено. Выберите подходящий вариант. В руках Коул держал документ о согласии на медицинское вмешательство – его же использовала Джен для моего лечения. Без них меня бы не выписали. Потому что мне было семнадцать и я еще не могла решать сама за себя.
Эмме было шестнадцать, у нее были широко расставленные глаза и, по слухам, злобный характер. С тех пор как мы не виделись, Коул стал выше, оброс мышцами благодаря футболу и лакроссу и завел себе женский фан-клуб, из которого с тревожной регулярностью выбирал себе очередную подружку.
– А Райан Бейкер что тут делает? – спросила Эмма, как будто мы до сих пор дружили и не было миллиона моих звонков, на которые она просто не отвечала.
Услышав свое имя, Райан обернулся, и Эмма вдруг приняла позу для флирта – опора на бедро, голова набок – и спросила его:
– Как себя чувствуешь?
– Да пару швов наложили, – ответил он.
– Долго еще? – спросил Коул, стараясь не смотреть мне в глаза.
– Спасибо, что привезли документы. Но меня подкинут, – сказала я.
– Но
