И Прялин ругнул себя, что не взял зонта, хотя отлично видел, какая за окном погода.
Да и оделся он, как считал, далеко неподобающим встрече образом. Увидел, что посвежее других была цветная, этакая стиляжная рубаха, вот ее и напялил. А Деденев одет всегда одинаково – в чуть кремовые сорочки и – вот что у него сроду пребывает в разности – разномастные галстуки. Георгию даже порой казалось, что каждый из этих, как Климент Варфоломеевич звал, «человечьих ошейников» обозначал какую-то информацию тому, кто его увидит среди множества одетых почти что так же.
И сейчас Прялин в промежутках между руганью тех, кто не отреагировал на его взмах руки, думал: «В каком же он, интересно, будет галстуке нынче, когда так загнанно спешит?»
Вспомнил он и еще, как провожал как-то Деденева на аэродром и выпендрежа ради (столичная пресса ведь) прошел к взлетной полосе, и неожиданно получил жуткий заряд необъяснимой тоски. Что ее вызвало, он так и не отгадал. Может, то, как у ног, словно потасканная женщина, никло лежала обдутая самолетным маревом трава. Или до конца не вырванный, но краснеющий тремя никлыми ягодками живучий шиповник.
Рядом с Прялиным оказались две женщины.
– Навозилась по дому, – видимо, продолжала рассказ одна другой, – только легла и – стук.
И в это самое время к обочине причалило такси.
– Садись, Вероника! – распахнула дверцу перед своей подругой та, что рассказывала детективную историю.
– Вы извините! – пытался их оттереть от машины Прялин. – Ведь вы только подошли, а я тут столько мокну…
– Вероника! – произнесла та, что взяла инициативу в свои руки. – Ты видела здесь этого молодого человека?
– Да тут никого не было! – воскликнула та. – А потом – что вы за джентльмен, коль не можете уступить место попавшим под дождь дамам?
И они уехали.
И тогда Георгий кинулся в свой дом. Там, видел он, у подъезда стоял «москвич» его старичка-соседа Лукьяныча. Может, он не откажет?
Открыли быстро. И первое, что Прялин увидел, это востроносый утюг, бороздящий торосы белья, делающий их смиренно-блинными, принимаемыми привычные формы. И этим утюгом управлял Лукьяныч, а рядом, с газетой в руках, сидела его супруга Акентьевна.
– Нынче, – сказала она, – власть переменилась. Он мне утром заявил, что по дому вообще-то и делать-то нечего. Вот у него заботы так заботы! Потому я его и впрягла в свою повседневность, пусть помается!
– Да я хотел просить… – начал было Георгий и осекся, потому как понял, старуха сроду не уступит, чтобы отпустить своего мужа с ним, да еще в дождь. Остывающий гнев еще бродил в ней свежими хмелинами.
– Так чего ты завял? – спросила старуха. – Говори!
– Мне срочно надо в одно место попасть, а такси как назло не останавливаются. И вот я хотел…
– Поехали! – сказала Акентьевна и стала напяливать на себя плащ.
– Но вы… –
