так же – ни с того ни с сего – вызывало недоумение.
Вот почему чувство ломтеотрезанности не покидало Моторыгу ни на минуту.
Ефим отошел от камина к окну и увидел, что дождя никакого на улице нет. Зато ломкими шагами выходит на середину улицы его сосед-алкоголик. Казалось, именно за равновесием ходил он в магазин, потому как возвращался довольно бодрой походкой и теперь, видимо, столб казался ему – тогдашнему – под стать, потому как он старательно обходил его стороной.
Сосед и в городской квартире переживал бивачные лишения. Спал прямо на полу, ел на коврике, изображающем дракона, а вот для разговора с самим собой поднимался на ноги и долгие часы бродил по комнате, осуждающе кого-то переспрашивая:
– На этом, говорите, подскальзывались все? Но только не я, потому как не имею идеализированных чувств. Потому постскриптум не будет печальным.
Порой ему, видимо, казалось, что рядом по-старому мирно дремлет кот, неподвижный, как отлитый из рыжей бронзы, потому как он говорил:
– Ну что, золотеешь, мяучник? Золотей!
Другой раз ему, наверно, виделось, что он на море и волна не только пришвыривает его к стенке, и – в паузу между кудолчаньем у пирса, отвлекала назад, в кипяток прибоя, в бесконечность собственного безумства. И тогда он долго и нервно кричал.
Один раз подобный приступ посетил его в подъезде, и Моторыга был свидетелем, как он кричал:
– Смотрите, в небе коловращение звезд!
А на самом деле в ту пору был белый день.
Порою в нем проступала ломившаяся сквозь трусость решительность, и он заверял:
– Все! Отныне и навсегда капли в рот не возьму! Можете заказнить меня, коль будет не так.
Во время короткой паузы в питие он вдруг открывал, что у соседки, несмотря на возраст, изящнейшие ушки, и скомканно признавался ей в любви. Шел на рынок, где лицедействующий базарный люд вел себя волшебнически цельно и артистически. Он находил какого-либо изящного торговца, как бы подпадал под его жесты и, сам того не ведая, оказывался с рюмкой в руках, в ответ на чье-то непритворное признание в трудности – выпивал. Выпивал под собственный хохот, потому что кто-то из транзистора, включенного прямо на полке, произнес такую фразу: «Наши идеи получили поддержку в мире и за его пределами». За это тоже захотелось выпить. И домой он возвращался, когда солнце плакало в его глазах.
– Разве это житейство? – повторял он фразу, услышанную на базаре.
Он встречал соседку и вдруг понимал, что его чувства были поверхностнее ее лжи, и радовался, что не предложил ей стать его избранницей, чтобы не подгонять приструганную к ней любовь.
Сосед часто обращался к Моторыге за деньгами. И начинал это примерно так.
– Жизнь у вора изменчива и фатальна, потому я не краду, я честно прошу на день, который набряк промозглостью, или на то, что покривила тени взошедшая луна. Словом, я беру на то, что человеку не приносит ущерба или разочарования.
Сперва Ефим безусловно давал. Потом частые обращения
