желаньем пренебрег?Катится тоска к аминю камнем,
В сны вползает дремы полусвет.
Закляну одну тебя строками
Теми, что не сможет выдумать поэт.
Ожерелье тьмы гортань галантно лижет,
Песня ледниковой сказкой рвется ввысь.
Я своей тоской до пепла выжат –
Отзовись!
Как тесна тебе и как неимоверна
Жизнь, которой ты отчаянно живешь.
А душа моя – забытая таверна,
Где еще жива нагаданная ложь.
Умирает вечер, заживо сметенный,
Никнет первый снег, страшней молвы.
Буду вечно жить, тобою угнетенный:
– Позови!
Выкралась луна, как тать, на небо,
Тонкий перстенек – невестин сон.
Почему тобой я узнан не был,
Но твоей тоской был ослеплен?
Конебрицкий стихи похвалил. На том и расстались. Уходя же, Бейм сказал:
– Ежели когда-нибудь созреешь до мыслей об ответственности за культуру во времени, в котором живешь, позвони.
Мудрено изрек и почти непонятно. И, наверно, именно поэтому фраза Вениамина вспомнилась именно здесь, в Якутии, где под ногами алмазы, а в воздухе комар, и где, по метеосводкам, самая лютая зима на планете.
Конебрицкий вздохнул, перекинул ружье с одного плеча на другое и медленно побрел в сторону поселка. Комар явно не давал ему жизни.
3
В Ялте Евгений Ким впервые сидел за столом с министром, пусть и с бывшим, и хотя тот там и черкнул себе для памяти его адрес, он никогда не думал, что будет хоть в чем-то но востребован. И вдруг – телеграмма: «Приезжайте на переговоры. Конебрицкий».
Он еще не представлял, как способны быть вместе такие, кто погряз в беспрестанной работе, и те, которых средства к существованию не интересуют хотя бы потому, что они есть.
Из ялтинского окружения Конебрицкого он приметил двоих – это Ярослава Осипика и Артема Явира. Эти двое выглядели бывалыми, как дубы, заморенными в нашей жизни. Все другие – особенно артист Вадим Тумасов и художник Илья Шкута – явно не вязались в компанию к таким людям, как сам министр.
Потому именно он, узнав, что Евгений промышляет продажей бензина, сказал:
– Не знаю, поможет вам это знакомство или нет, но попробуйте не упускать меня из вида. Я помогу свести с людьми, которые вашими предложениями всерьез заинтересуются.
Вот, собственно, и все. Больше к этому разговору не возвращались. Только один раз Константин Иосифович сказал:
– Что-то вы как-то зажаты, словно при вас, не щадя дам, произносят нецензурные выражения.
Ким на это отулыбился – и все. И пьянка продолжалась своим чередом, пока, не вспомнив свой какой-то давний проказ, не выволокли старичка, которого все звали Амамычем и не захотели, чтобы он стал чуть ли не кобельком Гарольдом. Словом, начали дурачиться.
И вот тут-то к нему подошел Осипик.
– Не знаю почему, –
