style="font-size:15px;"> Она давно открыла свою несовместимость с мужем.
В чем она была, объяснить было одновременно легко и трудно.
Ну, во-первых, возрастная разность. Все же двадцать два года – это – в ее понимании – целая эпоха. Когда она родилась, он уже угрюмо шел к зрелости. Почему – угрюмо?
Потому что радость, думалось ей там, в Царицыне, где, собственно, все началось, могла доставить ему только она. Ибо первая жена Екатерина, Кэтэ, как все ее звали, в силу многих причин, не могла быть женой революционера. В лучшем случае она явилась пробным камнем при строительстве храма высокой нравственности и всепобеды над собой.
А потом она, явно Надежда, написана ему на роду.
И не корявым почерком, а аккуратной гимназической вязью, которой пишутся обреченные на забвение любовные записки.
Он когда-то спас ее, выхватив у моря, которое с удовольствием взяло бы Надю на роль русалки.
Он – не дал. Еще без определенной корысти. Корысть придет потом. Явится, чтобы спугнуть с ее плеча ангела-хранителя.
Как-то Николай Иванович Бухарин ей сказал:
– Настоящая жена, как великая певица, должна вовремя умолкнуть.
И когда Надежда до конца не поняла о чем речь, пояснил довольно прозаически, на примере, который не убедил.
А в ту пору в Москве только и было разговора: почему вдруг перестала выступать перед публикой звезда цыганского романса Изабелла Юрьева.
В двадцать девятом она «замолчала». Что стало причиной, никто объяснить не мог. Но больше ее голоса никто не слышал.
Нет, Надя не способна молчать тогда, когда не молчится.
Когда что-то хочется не просто сказать, а и ввязаться в спор. Даже с самим вождем, по совместительству являющимся ей мужем.
Единственные, кто ее в Кремле понимал – это Молотовы. Особенно Полина. И Вячеслав Михайлович тоже.
Но Жемчужная более того. Она, кажется, наперед угадывает все ее желания и поступки. И это именно она посоветовала Надежде не демонстрировать развод, уехав с детьми к отцу в Ленинград.
– Это испытание судьбы, – сказала она. – И его ты должна пройти с честью, поскольку обрекла себя быть единственной для самого Первого.
Надежда было закобызилась, как сказалось бы простолюдинами, но потом поразмыслила и в который уж раз признала правоту своей подруги и немедленно вернулась в Москву к мужу.
Нынче же, в тайне от Жемчужной, она решила направить свои стопы в церковь. Тем более, что в эту пору подобный поступок мог быть расценен как предательство революции.
Но тот же Бухарин как-то сказал:
– Атеизм – это тоже религия. Не чувствовать над собой власти Бога – тоже вера.
А она, как ей кажется, чувствует над собой если не власть, то уж наверняка влияние Бога.
Не может же так быть, что все предшествующие поколения русских людей только тем и занимались, как заблуждались и шли неверной, неведомо кем проложенной дорогой.
Да и сам
