чекистом Средней Азии Берманом подписан ордер № 334, в котором оперативному сотруднику Казинцеву вменяется провести обыск и арест гражданина Войно-Ясенецкого.
И вот он снова завертелся, как уж под вилами:
«После смерти профессора Михайловского я имел разговор с профессорами САГУ Захарченко и Шляхтиным о психическом состоянии Михайловского, причем оба они вполне разделили мое мнение в психической ненормальности покойного. Свое заключение о ненормальности вывел я из тех факторов, которые мне сообщены были первой его женой. Врачебную записку священнику, которая послужила бы оправданием перед архиереем, я дал потому, что сам отказал в просьбе Михайловской об обвинении ее мужа, но не хотел ее окончательно огорчить, не оказав содействия к тому, чтобы отпевал священник. Признаю, что в этой записке неуместно слово «лично», но приписке я придавал очень мало значения, как имеющую ничтожное внутрицерковное значение. Однако фальши в ней никакой не признано».
Элеонора, прочитав, отложила протокол и вдруг спросила Фрикиша и Слука-Зубова.
– А хотите знать, как действительно все было?
– Естественно, – за обоих ответил Григорий-Игорь.
– Они договорились застрелиться вместе.
– Ну уж? – Это – отдельно – Слук-Зубов.
– Да вряд ли. – Фрикиш.
– Потом, – продолжила она, – бросили жребий.
– Выпало стрелять в него ей? – Вопрос-догадка был задан мужчинами почти в один голос. – Она в него выстрелила, но не убила.
– И вдруг ей показалось, – подхватил Слук-Зубов, – что он-то по ней не промахнется.
– И убежала, – заключила Элеонора.
Она закурила.
– Вполне все логично, – произнес Фрикиш. – Но как подверстать подо все это Луку?
– Вот об этом пусть эти тупари и думают.
Элеонора вновь пахнула на Фрикиша дымом.
– И я бы точно так поступила, – сказала она. – На кой черт погибать из-за выжившего из ума старика?
– А это что за приписка?
Григорий-Игорь вынул из-под протокола какую-то, по почерку Лукой писанную, бумажку.
Прочитал вслух:
– «Прошу Вас принять к сведению, что я совершенно не верю в серьезность моего обвинения по делу Михайловского. Причиной моего ареста, конечно, послужил мой ответ профессору Гальдовскому при его последнем визите ко мне».
– А кто такой Гальдовский? – спросила Элеонора.
И почему-то воткнула неприкуренную папиросу табаком в рот. Как следует не отплевавшись, она сказала:
– Пишите.
– Что именно? – поинтересовался Фрикиш.
– То, что должно обязательно звучать в обвинительном постановлении.
Однако перо навострил Слук-Зубов.
– «Войно-Ясенецкий, – начала она почти торжественно, – изобличается в том, что 5 августа 1929 года, то есть в день смерти Михайловского, желая скрыть следы преступления фактического убийства Михайловского – его жене
