резко остановился спиной к тому окну, в которое только что глядел Рыков. Но не сумел полностью закрыть его собой. Поэтому виделся стебельком, пытающимся хоть ничтожеством, но явить себя миру. И взор Николая Ивановича все был брошен туда же, за окно, за каким разлаписто реализовывал себя дождь.
И глаза его с каждым словом леденели. Леденели, но – жгли.
И Сталин это не только видел, сколько чувствовал.
– Страну не обязаны кормить все те, кто в ней живет, – чуть назидательно произнес Рыков. Сталин молчал.
Ассоциативно подумалось, что при этом Рыков – рычал.
Да, в душе он, наверно, все же рычал. Ибо наливался той желчью, которую ощущал в себе только в те моменты, когда надо было погасить какую-либо полемику брандспойтом своего авторитета.
Но тут был тот, кто не умел слабо противостоять. Поэтому он начал почти вкрадчиво:
– Ведь есть хозяйства государственные, зачем же иметь так называемые коллективные? Тем более что они не подразумевают четкой регламентации обязанностей и прав.
Сталин понимал, что спор возвращается на повторный круг.
И вдруг неожиданно произнес:
– Два дождя в маю и урожай – в ларю.
Рыков глянул за окно. Дождя там уже не было.
4
Разговор обрывается на полуфразе.
– Я и сам пригрипповал, – сказал кто-то и осекся, не сообщив подробностей.
– А кто тут гриппует еще?
– Да он же!
Сам. Третий день. Нужно бы полежать, но… «Но» – всегда злит. Однако от него никуда не денешься.
А ознобец в самом деле гуляет по телу. Надо лечь. Машинально берет со стола журнал. «Новый мир».
– Ну чего тут нового? – бурчит.
Может, небольшая, но все же температура – тридцать семь и шесть – свела его с впечатления, и журнал показался ему вял, как залежалое палое яблоко, которое раньше начало гнить, чем зреть.
У того, что печаталось, наблюдалась какая-то размытость времени. Не было энергетики наших дней. Биения пульса того же Сталинградского тракторного. Да и в стихах тоже нет современной поэтической риторики.
«Дохлота дохлот», – как выразился, взирая на погоду, один из его охранников.
В самом деле где-то он прочитал:
Задумчив, как верблюд в пустыне,
Идет наш безутешный век
Туда, где истины простые
Забыл ничтожный человек.
Так к прошлому нас всех воротит,
Как будто будущего нет,
Как будто не досталось плоти,
Чтобы ее обрел поэт.
Или там же:
За полтора часа страницу
Едва осилил, словно кто-то
Всю ночь вставлял мне палки в спицы,
Чтоб не спешил бы к эшафоту!
Сам давно не писавший стихов, Сталин с какой-то болезненной завистью следил за тем, как потешались всем мирским поэты и все дальше уходили от своего предназначения.
И многим не хватало главного, что характеризует стихотворца. Это –
