земеля! – И только тот угнездился рядом, укорил: – Овес не жуешь, а своих не узнаешь.
Иван аж дернулся.
Это его поговоркой пальнул Максим.
– Ты?! – вскричал он, турсуча его руку.
– Мы тут теперь живем, – подтвердил Максим.
– Как Вераха? – спросил Доронин.
– Как в пасеке, в меду глазики, – ответил он.
И это была его, доронинская шутка.
И Максим вдруг спросил:
– А где ты остановился?
– Да нигде еще. Решил сначала город глянуть. Везде побывал, а тут ни разу не пришлось.
– Постой! – остановил его Максим. – А про какой город-герой ты нам, ребятишкам, рассказывал?
– Про Севастополь. Там я пятилетку за шесть годов освоил.
– Чего так долго?
– Сроки такие были. Причем забрали нас, двадцатидевятников, когда мы уже десять и десять сплюсовали.
– С двадцати брали? – удивился Максим.
– Да, так вот, в связи с войной, что ли, случилось.
Ивану далеко за семьдесят, а выглядит он не более как на шестьдесят.
Волосом весь жуково-черный.
Только в бороде кое-где появились сивинки.
Доронина сроду никто не величал по отчеству.
А называли его Ванюхой или, на французский манер, Ив Аном.
Так его как-то повеличал один заика.
Это еще не на памяти Максима. Но, рассказывают, заявился Доронин с флота, долго клешами улицы не подметал, а решил организовать при «Леспромхозе» коммуну. И название флотское дал «SOS», что в переводе означает «Спасите наши души».
И в месте, что им было отведено, срубил первым делом часовню, на куполе которой вместо креста был взгроможден якорь.
Распорядок жизни в коммуне, куда, кстати, принимали только мужчин, был такой – пять безвылазных дней, как шутили, за забором, а два дня за плетнем. Законы в «SOS» были жесткими.
Ни пить, ни курить никому не позволялось.
Для нарушителей полагалась кара – в зависимости от содеянного – «клетка позора» и «яма благовоспитания».
Еще была «доска покаяния», где каждый мог прилюдно признаться в своих грехах.
В коммуне занимались столярным ремеслом.
Там же ему учились и, если желали покинуть «SOS», то приобретенное надо было выкинуть, а все науки забыть, потому знания – по уставу коммуны – считались общественным достоянием.
Сперва в «SOS» вступило около двадцати человек.
А уже через год их перевалило за сотню.
Посъехались туда мужики из соседних поселков.
А один артист заявился из Москвы, прочитав о коммуне в «Комсомолке», и не просто приехал на осмотр невидали, а решил остаться в ней навсегда. Как жили коммунары, чем питались и забавляли себя в свободное время, никто не знал.
Не позволял Устав.
Коммуна просуществовала почти десять лет.
И развалилась в одночасье.
И
