style="font-size:15px;"> – Мужланы, – отозвался Роберт, направляясь на свой чердак. – Все они мужланы.
И вот сейчас, глубокой зимней ночью, послышался один-единственный, одинокий звук. Звук разбивающегося оконного стекла, словно тонкий звон лопнувшего винного бокала, словно пробуждение от долгого и уютного зимнего сна.
Все пятеро обитателей этого дома-острова превратились в белые статуи.
Если бы кто-то заглянул в окна каждой комнаты, он бы подумал, что это музей восковых фигур. Каждый его обитатель, застывший от ужаса, был представлен в последнее мгновение работы мысли: когда пришло осознание. В каждом из остекленевших глаз виднелась та же самая искра, которая мелькает и навсегда запечатлевается в памяти, когда на залитой солнцем поляне застывший в испуге олень медленно поворачивает голову, чтобы заглянуть в длинное, холодное дуло стального ружья.
Внимание каждого из пятерых было приковано к двери.
Каждый увидел, что от этой ожидающей, готовой замкнуться двери его кровать или кресло отделяет целый континент. Расстояние, незначительное для тела. Но психологически непреодолимое для разума. А вдруг, пока они будут делать этот бросок, этот длинный бросок, чтобы задвинуть засовы, повернуть ключи, нечто из холла прыжком преодолеет такое же расстояние и вломится в еще не запертую дверь?!
Эта мысль пронеслась в каждой голове со скоростью машинки для стрижки волос. Она пригвоздила их к месту. И не отпускала.
За ней пришла другая, успокаивающая мысль.
Ничего страшного, говорила она. Ветер разбил окно. Какая-нибудь ветка упала, конечно! Или снежок, брошенный каким-нибудь маленьким зимним шалунишкой, неслышно подкравшимся в ночи и неведомо куда направляющимся…
Все пятеро обитателей дома одновременно встали.
Коридоры сотрясались от ветра. Бледность хлопьями оседала на лицах семейства, засыпала снегом их воспаленные глаза. Все уже приготовились было схватиться за ручки своих дверей, распахнуть их, выглянуть наружу и крикнуть: «Это всего лишь упавшая ветка дерева, да!» – но тут послышался еще один звук.
Лязг металла.
А потом где-то, словно неумолимое лезвие огромной гильотины, начала подниматься рама окна.
Она ползла в своих проржавевших пазах. Она раззявила свой огромный рот, впуская в дом зимний холод.
Все двери в доме заколотились и заныли всеми своими петлями и порогами.
Порыв ветра задул лампы в каждой комнате.
– Никакого электричества! – когда-то, много лет назад, заявила мать. – Никаких подачек от города! Наш козырь – самодостаточность! Ничего не давать, ничего не брать.
Ее голос, затихая, канул в прошлое.
Не успели масляные лампы потухнуть, как в каждой комнате ярче, чем дрова в камине, вспыхнул и разгорелся страх.
Элис чувствовала, как он призрачным светом пылает на ее щеках. При свете этого ужаса, горевшего на ее челе, она могла бы читать книги.
По всей видимости,
