внимания. В черных углях их глаз беснуется и никак не может найти выхода наружу ледяной сатанинский пламень.
Со мной – Бог?..
«Пусть страшные беды будут у моих соседей, у других людей, но только не у меня». И это произнесла женщина, причисляющая себя к верующим. И что-то сочиняющая «гуманное».
Слышу от людей разные утешения: с оттенком сострадания; порой – пустозвонные; а то и с откровенной издевкой. Но лучше бы – никакие. Невежество проступает отчетливо: «Как твои дела? (хотя знают доподлинно!)?.. Ну как ты?.. Как это ужасно!.. Жить как-то надо… («как-то… – уж лучше не жить совсем!)» Глубина горя безмерна. И всякие слова здесь бессильны. Они, как сор, как пыль, затрудняющие дыхание и застилающие для взора белый свет.
Иные меня подбадривают: держись! А за что держаться? Небо – черное, а земли – нет.
Неказистая старуха советует:
– А вы с супружницей родите еще. Оно и полегчает.
На память пришла мудрость матери, имеющей четырех сыновей.
«Вот, – показала она четыре пальца, – любой из них отруби, и одинаково больно будет».
«Расслабься. Забудься. Смирись…» Нет, мое горе останется моим, со мной. Оно – искус. И пока я человек… в остатном просвете своего будничного бытия по самой Высшей необходимости я буду терпеливо нести на горбу тяжелый крест судьбы.
Незнакомая женщина подошла ко мне. Встала рядом. Молча. С небесной покорностью и участием. Схожая лицом с Марией Богородицей. Я ощутил в душе умиротворение.
Да, нет горше трех горстей земли, брошенной мною в могилу сына.
Как-то в пьяной истерике я воскликнул:
– Лучше бы ты не родился!..
– Прости, родимый!
Вышел во двор. Темно. Стужа и ветер. Защемило сердце: как он там, на продувном погосте… один-одинешенек…
Уже поздно. В окне – темь. Алеша… Где задержался так долго? Когда придет домой? Скучаю… боюсь… и жду… жду… жду… А проем окна все черней и черней.
Тяжелее всего утром. Проснусь. И при ясном сознании – как удар молнии в висок: сына нет!
Наливаю в стаканы. Приятель:
– За упокой души твоего сына!
«За упокой…» Все во мне мучительно протестует. Сдержанно прошу:
– Водкой… не надо…
Круто бугрились мерзлые комья… Будто Алеша силился вырваться из могильного заточения: ведь толком еще не жил на белом свете!
Оттепель. Холмик оплыл, полого выровнялся, печально-покойно сросся с материнским покровом земли. Смирился со своей участью?
Господь, прими чистую душу!
Высшая дань памяти – слеза…
Своей ранней смертью Алеша достиг непомерной высоты. И я буду вечно взирать на него снизу – вверх. Как на самое желанное Диво!
Полугодовщина
Колокольный звон… Как сиротливо-нелеп его Божественный благовест в этом падшем, сатанинском мире!
