Ты ножом его ударила, кровь его черную пролила… Он тебя со света сживет, если его не убьют!
– Что значит – еретник? – с трудом проговорила Дарья дрожащими губами.
– Мертвец, который при жизни был колдуном! Земля не приимет его, ни в ад, ни в рай ему нет пути, вот он и шастает, ищет, кого бы сожрать, сам не свой от злости! Зубы у него железные, глаза оловянные, а во рту – огнь пылающий!
Старуха говорила свистящим шепотом, глаза ее сверкали, на губах показалась пена. Дарья с ужасом глядела на нее.
– Я слышала, мой дед был колдуном. Думаешь, это он?
– Откуда мне знать? Это ведь ты его вчера видела, не я.
– Что же делать? Я боюсь!
– Не выходи, как стемнеет, из дома, пока петухи не запоют, – снова зашептала старуха. – Окна, двери закрывай. Страстной свечой кресты нарисуй над окнами и дверьми. Если увидишь ЕГО, пройди и не оглядывайся – тогда он не тронет. Вот тебе трава-чертогон, вот еще трава – Петров крест называется. В кармане носи, ни на миг с ней не расставайся! Говорят, есть еще травка Царевы очи, в дому ее держать надо, но ее я не знаю… Да гляди! Он ведь может человеком прикинуться! Ничем от живого не отличишь. Только ребенок маленький, до семи годков, может его распознать, если поставить дитя в красный угол…
– Тятеньке сказать надо…
– Что ж, без мужиков здесь не обойтись. Они, поди, сообразят, что делать. …Смотри-ка, на дворе темнеет, беги домой, поспешай!
Дарья выскочила от старухи и почти бегом понеслась к своей избе. Войдя во двор, она увидела, что отец воском страстной свечи выводит торопливо кресты над входной дверью…
– Где ты была, Дарья? – неприветливо встретил дочь Иван Никитич, не прекращая своего занятия, хотя над дверью уже было несколько крестов мелом, которые он нарисовал перед Рождеством.
– К старушке Сергеевне бегала. …Зачем ты ставишь еще кресты, тятенька? – спросила Дарья. – Случилось что?
Отец хмуро посмотрел на нее. Бледная, запыхавшаяся, она была все-таки очень красива и живо напомнила ему покойницу-жену. Краше всех деревенских девок была Марья, дочь однодворца Егора, слывшего колдуном. Против воли всей семьи женился на ней Иван, и жили они душа в душу, пока не унесла ее смерть. Дочери да редкостное рукоделие жены – вот все, что осталось на память о ней. Деревенские вдовушки поглядывали на еще крепкого, справного мужика, но ни одна не была ему по сердцу.
– Заговорила его, не иначе, ведьмакова дочь! – шептались бабы.
– Чего ты бледная такая, не заболела? – спросил Иван Никитич, помягчев голосом. – Перепужал я тебя вчера. Так ты прости, не гневайся…
– Что ты, тятенька! Здорова я!
– Ну, так иди в избу. Я тут повожусь маненько… Так, на всякий случай.
Дарья вошла в избу и наткнулась на заплаканную, сердитую Аннушку.
– Чего ты, Анюта, плачешь?
– Да, – отвечала та, кривя румяные губы
