ее глаз, порывистости движений, порой то беспричинному смеху, то таким же беспричинным слезам. Она то молчала сутками, то пела и носилась по дому, как ребенок. Иван Никитич не раз замечал, что по ночам в горенке ее горит свет, а однажды застал дочь за чтением какой-то книги. Удивленный, он хотел взглянуть, что там она читает, но Анна спрятала книгу под подушку и зашипела на отца, как рассерженная кошка, когда тот потянулся достать ее. Старик ушел от греха подальше…
Зацвели травы. Сергеевна, опытная травница, принялась собирать их, и Аннушка стала бродить с ней по лугам да лесным полянам. У сестры она больше не гостила, а когда та с Марко и Петром приходила навестить родительский дом, держалась с ней холодно, говорила сквозь зубы. Дарья старалась не оставлять ее наедине с Марко, да тот, вроде, и не замечал девку, – с женой они были не разлей вода. Зато Петр частенько заговаривал с Анной. Разговоры они вели какие-то странные: о колдунах и ведьмах, о граде Китеже, о волшебной стране Беловодье, о русалках и прочей разной нечисти. Петр мастер был на такие рассказы, видно, в детстве наслушался их от отца-колдуна. Аннушка слушала дядьку с горящими глазами, и сама в такие минуты становилась похожа на молодую красивую ведьму.
Дарье это не нравилось. Она пробовала поговорить с отцом, но тот только рукой махал, дескать, пусть тешится. Замуж выйдет – остепенится. Вскорости, кстати, и жених сыскался: посватался к Аннушке парень из богатого соседнего села. Приехали сваты, и Иван Никитич, не спрашивая дочь, дал согласие на брак. Анна в слезы ударилась, но отец был непреклонен: или замужество, или послушницей в монастырь пойдешь! Сговорились свадьбу осенью сыграть, а пока молодой жених стал к нареченной невесте похаживать. Звали парня Сергеем, крепкий он был и сильный, хоть на лицо и так себе. Ну, да с лица – не воду пить! Похоже, влюбился он в Анну не на шутку, да и не мудрено: дивно хороша была девка!
Меж тем время шло. Жизнь на лесной заимке текла размеренно. Дарья уже ребеночка ждала. Но ближе к осени что-то неладное стало твориться с Петром. Помрачнел он, ходил туча тучей, порой исчезал куда-то и не появлялся дома по несколько суток. Марко это не нравилось. Бывало, он отправлялся искать Петра и тоже пропадал надолго. Дарья беспокоилась, но ничего не говорила мужу, не хотела его еще больше расстраивать.
Однажды в одну из таких его отлучек на заимку зашли бредущие в монастырь бабы-богомолки. Дарья пригласила их в старую избу и собрала на стол. С одной из женщин был ребенок лет пяти. Малец притомился в пути и уснул, привалившись к матери. Женщины разговорились.
– Не тоскливо тебе в лесу, милая? – спросила одна из баб. – Не страшно одной оставаться?
– Чего ж мне бояться? – засмеялась Дарья. – От волков у меня ружье есть.
– Что волки! И пострашнее звери есть! Вон, в нашей деревне, повадился один такой на людей нападать. Бабы ли в лес пойдут, мужики ли, – случись, отойдет кто в сторону,
