бы. Это же не так быстро.
– Сделайте хоть что-нибудь, – глухо сказал Тим и посмотрел на врача.
Отчаяние мальчика скрутилось в один узел с больничной атмосферой и на несколько секунд передалось доктору. Тот посмотрел в темное окно, собственное отражение в котором напомнило ему, что он не только человек, но и медработник, у которого не должно быть чувств к пациентам. Доктор произнес:
– Уже сделали. Укол обезболивающий…
Тим опустил голову, разглядывая линолеум такого оттенка, что, будучи чистым, он все равно казался грязным, и спросил с надеждой.
– Можно, я останусь здесь? С ним. До утра. Тут ведь, – он мотнул головой и вдруг всхлипнул, – все равно никого нет.
Врач прищурился в раздумье, потом решился и кивнул:
– Хорошо, но только до шести, пока моя смена. Позже персонал начнет подходить… И как ты доберешься домой потом?
– А я рядом живу, – быстро, боясь, что врач передумает, ответил Тим. – В Петровском… Тут пешком недалеко.
– Хорошо, – повторил врач. – Но в сознание твой брат вряд ли придет. Если бы знать, мы бы не кололи ему морфин.
– Да нет, пусть, – потряс головой Тим. – Я так посижу. Рядом…
– Ладно, – вздохнул врач. – Пойдем, надо твою бабулю домой отправить… И халат надень, пожалуйста. У Кати попроси.
Чуть оклемавшаяся Полина Ивановна была похожа на изваяние. Медсестра Катя вызвала такси и, когда оно подъехало, помогла Тиму посадить в него несопротивляющуюся пожилую женщину. Узнав, что везти пассажирку совсем недалеко, водитель заругался:
– Пешком бы дошла… И дверью не хлопайте!
Тим посмотрел вслед машине, чувствуя себя рывком повзрослевшим, и вернулся в отделение. Медсестра протянула ему белый мятый халат и показала:
– Там туалет. Руки помой, прежде чем пойдешь в палату. И зови меня, если что…
Тим молча пошел к туалету. Маленькая раковина, изогнутый кран, откуда тонкой струйкой текла коричневая вода. Микробов в ней, наверное, столько, что их можно резать скальпелем.
Сидя у постели умирающего брата, Тим вернулся мыслями в позапрошлогоднее жгучее лето, когда дым от горящих вокруг города лесов полз по улицам, а подошвы китайских кроссовок прилипали к мягкому разогретому асфальту.
Но это асфальт, а площадь перед вокзалом была вымощена казавшейся прохладной брусчаткой, к которой хотелось прижаться лбом. Они с Максом тогда посадили бабушку на поезд, отправив ее со своей астмой на две недели к белорусским родственникам, подальше от пожаров и дыма. Привыкая к свободе, постояли на привокзальной площади у «могилы „вольксвагена“», как Макс называл стоящий на постаменте символ города, букву «W» под короной, и вправду чем-то похожую на символ немецкого автопроизводителя. Потом вернулись в Петровский, заперли дом, бросив раскрытые настежь парники с огурцами и помидорами (все равно не выживут по такой жаре), и вместе со школьным приятелем Макса отправились в трехдневное плавание на его старенькой тесной яхте. Подгоняемый легким ветерком,
