тем, что смогу сделать для других, я был уверен, что однажды это случится. Я лицом к лицу столкнусь с Шэем Борном.
Узнает ли он меня?
Узнаю ли его я?
Затаив дыхание, я прошел через металлоискатель, словно мне было что скрывать. Наверное, было, но мои тайны не включили бы эти сигналы тревоги. Я принялся вставлять ремень в шлевки на брюках, завязал шнурки на кроссовках. Руки у меня все еще дрожали.
– Отец Майкл?
Подняв взгляд, я увидел другого офицера.
– Вас ожидает начальник тюрьмы Койн, – сказал он.
– Хорошо.
Вслед за ним я пошел по унылым серым коридорам. Когда мы проходили мимо заключенных, офицер поворачивался кругом, становясь между нами, как своего рода щит.
Меня привели в административный корпус с окнами на внутренний двор тюрьмы. Заключенные семенили гуськом от одного здания к другому. Позади них виднелось двойное ограждение с колючей проволокой поверху.
– Отец, – коренастый седой мужчина пожал мне руку с гримасой, видимо изображающей улыбку, – я начальник тюрьмы Койн. Рад познакомиться.
Он отвел меня в свой кабинет, на удивление современное просторное помещение. Но там стоял не письменный, а длинный стальной стол, почти пустой, с разбросанными по нему папками и бумагами. Едва усевшись, Койн развернул пластинку жвачки.
– «Никоретте», – объяснил он. – Жена заставляет меня бросить курить, и, признаюсь, я бы лучше отдал на отсечение левую руку. – Он открыл папку с номером на корешке; здесь Шэя Борна лишили также и его имени. – Я очень признателен вам, что пришли. Нам сейчас не хватает капелланов.
При тюрьме состоял один штатный капеллан, епископальный священник, недавно улетевший в Австралию к умирающему отцу. А это означало, что если бы заключенный пожелал поговорить с духовником, то позвали бы кого-нибудь из местных.
– Рад помочь, – солгал я, мысленно наметив молитву, которую позже прочту в качестве покаяния.
Он пододвинул ко мне папку:
– Шэй Борн. Вы его знаете?
Я замялся:
– Кто ж его не знает?
– Угу, освещение событий хреновое, простите мой французский. Не стоило привлекать к нам столько внимания. Резюме таково, что данный заключенный хочет пожертвовать свои органы после экзекуции.
– Католики одобряют пожертвование органов, если у пациента наступила смерть мозга и он не может дышать самостоятельно, – сказал я.
Очевидно, ответ был неправильным. Нахмурившись, Койн взял со стола салфетку и выплюнул в нее жвачку.
– Угу, отлично, я понял. Это в теории. Но реальная ситуация такова, что этому парню осталось совсем немного. Он совершил двойное убийство. Думаете, в нем вдруг пробудилось человеколюбие? Или более вероятно, что он пытается вызвать общественное сочувствие и отменить эту казнь?
– Может быть, он просто хочет, чтобы из его смерти вышло что-нибудь
