от этих слов хитрого попа. Всё равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха лучше было держать при себе и делать вид, что доверяешь ему.
– Ладно, – сказал кавалер. – При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, – он сделал многозначительную паузу, – ты уж служи мне честно, а то не дай Бог, найдут тебя в овраге с растерзанным чревом… или и вовсе не найдут.
– Вы во мне не разочаруетесь, господин, – заверил его брат Семион.
Ох, ушлый был монах. За ним глаза да глаз был нужен.
А бал гремел музыкой, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Он стал у стены, и как ураган на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щёки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:
– Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас всё не видела. – Она обмахивал себя рукой. – Господи, как мне жарко, человек, человек вина со льдом мне!
– Может, хватит тебе? – Спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. – Может, поедем к себе?
– Хватит? – Воскликнула красавица. – Бал только начался. А у меня пять танцев наперёд расписаны. – Она зашептала ему на ухо. – А сейчас… Следующий танец я с графом танцую.
Волоков на мгновение задумался. Он смотрел в тёмно-синие, а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой и молодой женщины и принимал решение, и решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.
Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал он у Агнес. Он не без усилия откупорил флакон и всего пол капли капнул себе на палец.
– Что это? – Спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.
– Благовония, – ответил он и одним движением эту каплю растёр по её горлу. – Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.
Бал кончился едва ли не к полночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда всё танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от неё, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам, сегодня королевой бала крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А он сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино и только ходил по нужде от этих вин, но почти не пьянел.
А когда всё закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, засыпанным тысячами звёзд.
И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге, и всё болтала, даже не ругала Сыча, когда тот направлял телегу в ямы. А он ехал на своём коне рядом, всё молчал и слушал её. Молчал и слушал.
А когда они приехали и вошли в шатёр, так она разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у неё сильные, груди тяжёлые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трёх других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы её попал, то будто в волны окунулся, что сил придали.
