снов, что я когда-либо видела. Я помню все настолько четко, что даже сейчас, стоя у окна с чашкой кофе в руках и глядя на залитый дождем мамин сад, чувствую, что меня немного трясет. Закрыв глаза, я ощущаю затхлый запах спальни и слышу тихое тук, тук, когда маленький мальчик катает по коридору игрушечную машинку.
В коридоре играет Нидаль. Стоит мне к нему приблизиться, он забрасывает меня вопросами:
– Англия – она какая, Кейт? Какие там люди?
– Даже не знаю. Есть милые, есть угрюмые.
– А угрюмые – это какие?
Я строю гримасу и морщу губы.
– Вот такие. Которые никогда не улыбаются.
– А-a-a, грустные, – нахмурившись, говорит он – А чего они грустят?
– Ну, в Англии люди часто жалуются. В основном на всякую ерунду.
– Например?
– На задерживающиеся поезда и некачественное обслуживание в ресторанах, а, и на погоду – все в Англии жалуются на погоду.
– А в Англии холодно?
– Бывает. Но мы жалуемся не только на холод, но и на жару.
– Англичане какие-то смешные, – говорит он, и его лицо расплывается в улыбке.
– Да, есть такое. Но ты сам однажды все увидишь. Когда приедешь ко мне в гости.
– Может быть, – говорит Нидаль. Он пожимает плечами и отворачивается.
– Что такое, Нидаль? Скажи мне.
Сев на колени рядом с ним, я кладу руку ему на плечо.
Он поворачивается, и я вижу его глаза, полные слез.
– Вот что! – кричит он, показывая на промозглый коридор. – Раньше я ходил в школу. Играл в футбол, ездил с классом на экскурсии. Делал что-то настоящее, интересное. А теперь я сижу здесь вот с этим. – Он хватает игрушечную машинку и швыряет об стену. – Я не хочу жить понарошку, хочу жить по-настоящему! Не хочу сидеть тут взаперти, как в тюрьме.
Я беру его за руку. Она дрожит.
– Нидаль, я знаю, тебе страшно, но это не навсегда.
Он отталкивает мою руку.
– Тетя хочет, чтобы мы поехали в Турцию, – говорит он. – Она знает человека, который помог бы нам уехать, но папа против. Он говорит, надо оставаться здесь и ждать, пока все закончится, потому что он не хочет становиться беженцем.
Халед – гордый, думаю я, всем сердцем желая, чтобы он последовал совету тети и направился в Турцию.
– Мама говорит, надо ехать, – дрожащим голосом продолжает Нидаль. – Говорит, там мы будем в безопасности и я снова смогу играть в футбол.
Глядя на его искрящиеся надеждой глаза, я вспоминаю лагерь для беженцев на турецкой границе, где я была полгода назад. Там царили хаос и антисанитария; лагерь был битком набит отчаявшимися людьми, чьи мертвые глаза говорили мне, что они видели такое, чего я даже представить не могу. Там далеко не так прекрасно, как кажется Нидалю, но они бы нашли там приют и безопасность, а Халед и Зайна могли бы начать все сначала. Но я знаю, что Халед уже все решил.
– Твой отец знает, что для тебя лучше, – говорю я Нидалю, пытаясь
