аиста, – трое мужчин. Внизу под ними раскинулась Рифтовая долина – громадная равнина, необъятное пастбище, бурую гладь которого нарушали встречающиеся кое-где заросли колючих кустарников да рощицы акаций. Трава хоть и выглядела выгоревшей и пожухлой, служила хорошим кормом и высоко ценилась масаями, выгуливавшими здесь свои стада. Правда, из-за недавнего восстания на соседних землях животных пришлось перегнать к югу, в более спокойные районы, – нанди испокон веку считались умелыми скотокрадами.
Эта часть долины оставалась в распоряжении дикого зверья, представленного здесь в великом множестве и разнообразии. Вдалеке, почуяв опасность, пугливо метнулся в сторону табун зебр – и взбитое копытами серое облачко пыли полетело стремглав над равниной. Темными пятнами на золотистом фоне казались сверху конгони, гну и буйволы. Над плоскими верхушками акаций возвышались телеграфными столбами длинношеие жирафы. В колышущемся от зноя воздухе подрагивали, словно пританцовывая, кремовые пушинки – антилопы. Тут и там живую ткань мелкой живности разрывали толстокожие великаны – носороги и слоны, – похожие издалека на катящиеся гулко черные вулканические камни. Казалось, океанские корабли проходят через косяки сардин.
От этого буйства дикой, первозданной жизни захватывало дух, однако для трех наблюдателей картина была обыденной и привычной. Куда больше их интересовала кучка тесно сбившихся домишек. Окружавшая крохотный поселок стена деревьев пышно зеленела благодаря бьющему у подножия источнику.
Старший из тройки щеголял в юбочке из леопардовых хвостов и головном уборе из пятнистой, золотистой, с черными пятнами, шкуры того же зверя – подобные регалии полагаются верховному шаману племени нанди. Звали шамана Арап Самои, и именно он вот уже десять лет возглавлял восстание против белых захватчиков и их адских машин, угрожавших осквернить священные земли его народа. Лица и тела сопровождавших жреца воинов украшала боевая раскраска: нанесенные охрой красные круги вокруг глаз и грубые, напоминающие рваные раны мазки на щеках. Точки от жженого лайма на голой груди образовывали рисунок, имитирующий хохолок цесарки. Их юбки были сшиты из шкуры газели, головные уборы – из меха виверры и обезьяны.
– Мзунгу и его псы-масаи попали в ловушку, – сказал Арап Самои. – Я рассчитывал на большее, но семь масаи и один мзунгу тоже неплохая добыча.
– Что они делают? – спросил, закрываясь ладонью от палящего солнца, стоявший справа от шамана вождь.
– Копают яму для той белой мрази, что мы им оставили, – усмехнулся Самои.
– Не пора ли насадить их на наши копья? – осведомился третий воин.
– Пора, – согласился верховный жрец. – Только мзунгу оставьте мне. Я сам отрежу ему яйца и приготовлю из них снадобье. – Он тронул рукоять панга, висевшей на поясе из леопардовой шкуры. Такие ножи, короткие, с широким, тяжелым лезвием, нанди пускали в ход в рукопашном бою. – Хочу чтоб он визжал как бородавочник в клыках леопарда. И чем громче будет орать мзунгу, тем сильнее получится
