гимн абстрактной эшет хаиль[28], чем оторвать от стула одно место и помочь собственной жене.
Я скучал по гверет Моргенталер, по ее мудрости, ее мягкой иронии, по вечной сигарете в тонких пальцах. Я чувствовал, что настало время «выговориться по проблеме», как любил выражаться лейтенант Дрори. Меня очень беспокоили братья Залман и Нотэ, каждый по-своему. Я уже год жил дома, и за все это время Залман не сказал мне и десяти слов. Характером он был до смешного похож на меня – бескомпромиссный молчаливый одиночка, он никого не боялся, не просил, ни перед кем не заискивал. Он жил только Торой, всех сторонился, а меня просто ненавидел. Я чувствовал ледяное дыхание этой ненависти всякий раз, когда мы сталкивались в коридоре или на кухне, и, признаюсь, мне было очень не по себе. Это было в сто раз хуже проклятий отца или пристального взгляда рава Розенцвейга, разглядывавшего меня, как амебу под микроскопом. Я понимал, что Залман не стал бы так ненавидеть меня только под давлением общественности. На общественность ему, в общем-то, глубоко наплевать. Так за что? Что я ему такого сделал? Когда мы были маленькими, я никогда его не бил. С Нотэ вообще было непонятно. Бар-мицву он отметил, штраймл в подарок получил, но это не прибавило ему ни энергии, ни мотивации, ни желания работать руками или головой. В учебе он, в отличие от Залмана, не блистал и больше всего на свете любил есть и спать. Я понимаю, мама все время хочет спать, но мальчик тринадцати лет – от чего, спрашивается, он так безумно устал? Неужели ему не скучно жить такой растительной жизнью? Слов нет передать, как он меня раздражал.
Мы сидели у гверет Моргенталер на кухне, и я про себя удивлялся, что на столе стоят зажженные субботние свечи. Раньше за ней такого не водилось. Я осторожно спросил, зажигает ли она свечи каждую пятницу.
– Вот еще. – Она фыркнула и выпустила дым из тонко вырезанных ноздрей, как маленький дракончик. – Свечи зажигают в семейном кругу, а какая у меня семья, кроме тебя? Цветы на балконе да этот хвостатый?
Хвостатый только этого и ждал, чтобы прыгнуть хозяйке на колени и ткнуться лбом в ладонь.
Господи, ну почему она говорит о сыне так, как будто он мертв и похоронен? Почему в доме так мало его фотографий, а те, что есть, только детские? Ведь он жив-здоров, женат, наверное, есть дети. Может, он совершил преступление и скрывается? Может, он перешел в другую веру? Я не спрашивал, потому что не хотел делать ей больно. Интересно, что он за человек, ее сын? И как он отнесется к тому, что я занял его место, жил в его комнате, носил его одежду? Видит Бог, я никогда не брал чужого. Просто так вышло.
Я рассказывал про Залмана, а гверет Моргенталер время от времени задавала мне не слишком понятные вопросы. Например, она спросила:
– А Залман на тебя похож?
– Очень. Он упертый, никого не боится и не любит просить.
– Это я уже поняла. Внешне он на тебя похож? Как он вообще выглядит?
Интересно,
«Доблестная жена» – гимн, который поют в начале субботы, перед первой субботней трапезой в пятницу вечером. Является прославлением женщины, которая успешно справляется со своими обязанностями и благодаря которой ее семья процветает. Выражение «эшет хаиль» вошло в язык – так часто называют праведную еврейскую женщину.
