романами, изнуренного бомжа и «бывшего» в летах вроде меня, значит у них наверняка где-то прокол.
Обычно я к циникам симпатии не испытываю. Особенно когда они выбирают своей мишенью простаков вроде меня. Но в его манере говорить на скользкие темы без всяких обиняков есть что-то привлекательное. Словно он уже хочет установить рабочую обстановку и заранее избавить наши будущие отношения от мишуры вранья. И окончательно похоронить любое яканье. Но все же простачок во мне хочет быть услышанным. С некоторой долей искренности я осмелился сказать, что не могу относиться к этой работе легкомысленно. Уважать придуманную историю – значит уважать тех, кому она предназначена, и самого себя. А сомнительная нравственность заказчиков тут дело десятое.
Весь следующий час я говорил о том, что родился перед телевизором. И это вовсе не голословное утверждение: первая картинка, что я по-настоящему помню, – это отнюдь не материнская грудь, а квадратная блестящая штуковина, которая неудержимо влекла меня к себе. Телик был моей нянькой, моей повседневной усладой, открытием мира, который разворачивался перед моим изумленным взором. Телик был приятелем, с которым никогда не ссоришься и у кого с утра до вечера полно отличных идей. Телик – это толпа героев, научивших меня восхищению. Мои первые восторги и разочарования. Я был из тех мальчишек, что внезапно взрослеют, всего лишь переключив канал. Я рассказал, как вечерами смотрел запретные для меня фильмы через приоткрытую дверь, подобно тому как сам Луи наверняка мог бы поведать о собственных ночных приключениях – с книжкой и фонариком под простыней. Наконец я сказал ему, что во имя всего этого, если мне выпал шанс попасть в Зазеркалье, я все сделаю, чтобы не предать мальчишку, предоставленного самому себе перед голубым экраном.
Луи Станик растерянно на меня посмотрел. Потом изобразил улыбку, предпочтя ее всем словам. Грусть по утраченному энтузиазму, подумал я.
Пора было будить Жерома Дюрьеца, которому я предложил кофе в обмен на одно из его сновидений.
– …Я был на горе – и вдруг передо мной появился говорящий огненный шар. Потом я спустился к толпе каких-то типов, на которых был зол, и стал забрасывать их камнями с нацарапанными приказами. Ситуация прямо высший класс. Там еще много чего было, но я забыл.
Поостыв и очень мило конфузясь, вернулась Матильда Пеллерен. Мы встретили ее, не выказав удивления и не задавая никаких вопросов о тайных причинах, побудивших ее – как и всех нас – согласиться на эту работу.
И правильно. Поскольку Андре Сегюре, директор, тоже не проявил к ним любопытства.
Сегюре был прямолинеен, тороплив и не имел ни малейшего желания томить нас пространными речами под дипломатическим соусом. Он вполне мог бы сказать, войдя в комнату, что каналу срочно требуется забойный сериал по разумной цене, и напомнить о его первоочередной задаче: понравиться зрителям. Вместо этого он заявил: «Сделайте нам что угодно, неважно что, главное, как можно дешевле».
Вначале я не поверил собственным
