и пикнуть, как его шершавые руки поползли по волосам и лицу, ощупывая меня. Хотела отвести глаза, да не было сил даже на это. Изрезанное глубокими морщинами, с опущенными веками лицо-маска…
– Он слепой, чадо, глаза ему выжгло. Он тебя ощупает и запомнит, не тронет вовек. Он знает, кому можно, а кому нет – воду забирать-то. Сейчас запомнит запах и вид твой, прощупает руками, и больше пугать тебя не станет. Он лучше собаки, и то сказать, – человек…
– А чем выжгло, дед?
– Есть тут на болотах хищник, трава – не трава. Вырви-глаз называется. Листья крупные, резные такие, на концах иголка. Коснешься той иглы, а она кожу враз протыкает, и боли-то нет, такая она острая и тонкая… А в середине у ней, у травы этой колючей, такой кругляш, а из него новые листья растут да сок выделяется. Этот-то сок всё живое выжигает…
– Дедушка, не видела я такого на болоте… а зачем он к нему лез, к вырви-глазу?
– Да кто ж его знает, маленькая. Раненый он был. Думали свеи, что мертвый, бросили его свои же тут, битва была знатная, каждый собственную жизнь спасал. А он очухался. Дополз до колючки этой, стал в неё заглядывать, говорю же, сок в ней как вода. Он и потянулся попить, а она возьми и брызни соком, будто бы на комара или иную мошкару какую… я его слепенького нашёл, от других болячек вылечил, вишь как он прыгает, а глаз новый не вырастил, не в моих это силах. Ему чутье глаза заменило. Он эти края знает, как свои пять пальцев. Вот, за еду да ласку нашу охраняет здешние места от любопытных.
Мы покормили Ярла, из тех пирогов, что Бояна напекла. Он лёг к ногам, терся, просил погладить. И впрямь пёс… Жрец говорил с ним на языке свеев, не знаю, о чем, не стал говорить мне дед.
Поели, воды напились. Потом следовало набрать воды и нести её вверх, в Аркону. Был у меня и свой кувшинчик, как же. Пыхтела и тащила в сети из ивняка. Старалась не расплескать.
Ну, и с водой начиналась волшба, конечно… Когда я увидела это впервые, удивлению моему не было предела. Отлив нужное количество воды в деревянную кондюшку71, дед стал толочь ее пестиком! Явное несоответствие действа и житейского смысла поставило меня в тупик, и я воззвала к Белогору:
– Дед, это зачем? Зачем воду толочь-то? Ты же умный!
Он улыбнулся, но дело свое бессмысленное продолжил. Я завертелась вкруг него ужом, и на дно заглянула, и пальцем воду зачерпнула…
– Ну, погоди, всю работу мне испортила. Мне думать надо, когда воду в ступе толчёшь! Заговор говорить, а ты вертишься. Пойди ступку мою каменную принеси, да корень горечавки ещё. Будем думать, что к чему, иначе не поймешь.
Я мигом вернулась с требуемым добром.
– А делать-то что, дед?
– А со ступкой и пестиком что делают? Толочь, конечно.
Я толкла, сосредоточенно сопя. Видела, что Белогор не отводит глаз от меня, старалась.
Мелко. Мельче. Очень мелко!
Кондюшка, кондея – это чаша небольшого размера, из дерева или глины, иногда с ручкой, использовалась для питья кваса, перетапливания масла и подачи его на стол.
