краткую повесть об антихристе Вл. Соловьева, то антихрист как раз царствует кротко и человеколюбиво, мудро и благодетельно – это фундамент его будущих беззаконий.
В нашем сознании почти не укладывается религиозное послушание Ивана IV – «до-Грозного»; мы привыкли к нему как к веселому изобретателю «отнятия живота» у человека. Но до 1553 года (до болезни) он следовал завету Максима Грека: «Все, что не благодетельно, не достойно царя»…
А потом «влез сатана в сердце»…
По Карамзину, сим ядом отравил сердце Иоанна коломенский епископ Вассиан: «Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не учиться, – повелевать, а не слушаться. Тогда будешь тверд на царстве и грозою вельмож».
Коломенское стало логовом Ивана Грозного – и сейчас главной достопримечательностью этого мета является тень Грозного, и зеваки с восторгом слушают экскурсовода о злодеяниях Грозного – наслаждаются злом…
Рассказывают (наверняка) и о печальной судьбе митрополита Филиппа – когда царь вошел в церковь Успения в черной ризе со своим юродивым войском, Филипп произнес: «В сем виде не узнаю царя православного; не узнаю и в делах царства».
Если митрополит не узнал царя в царе – тогда кого же узнал?..
Кругами по воде расходились по России казни – из Москвы. Свободолюбивые новгородцы антихриста и логово его определяли однозначно.
* * *
Москва – город русский, ленивый, барский, рассыпанный пригоршнями: есть где душе развернуться; в беспорядочности Москвы ее особая красота. Нет более далеких понятий, чем Москва и служба. Суматоха и праздность Москвы совсем не сочетались с аскетическими идеалами православия. Москва – слишком мирской город.
И обмирщенность, и балабольство, и то, что «Москва зажралась» становились основой ее греховности. Пока резиденция русских царей была в Москве, и сама грешная Москва была в центре внимания.
Государственный прагматизм Петра решил дело – ему нужен был «деловой город», строгая столица, а не бабий подол. Расчерченность Петербурга есть дух петровской государственности. Скучность Петербурга (Лермонтов) стала залогом государственной службы; серость Петербурга – залогом обезличивания человека на службе. Петр отчетливо понимал, что государство есть строгий, но слаженный аппарат, не допускающий особой вольницы…
Впрочем, восхвалять русское чиновничество – занятие неблагодарное. Но и принижать его нет резона. Важно другое – как только власть перебралась в новую столицу, следом за ней перебрался и дух антихриста, как своеобразный талисман власти вообще.
Про Москву забыли – она стала обыкновенным городом…
Теперь Москва просто нравилась – своей широтой, «колокольностью», старым укладом, многочисленной дворней, ленивой безмятежностью. Что же ей еще оставалось делать? – ведь судьба России теперь решалась
