оговорился, назвав милорда герцога прежним фамильярным именем, только и было видно, насколько не в себе сейчас Босуэлл, всегда выдержанный сверх меры даже и в ярости.
Также Его величество станет помогать указанному графу и поддерживать его против властей Шотландии, и должен защищать его замок Хермитейдж теми силами, которые будут потребны. И если замок будет утрачен – отбить его снова; и после 1548 года, будет ли он отбит или захвачен, должен будет отвоевать его для указанного графа вновь, или дать за него компенсацию в виде достаточного числа иных земель Англии, к удовольствию его светлости.
Босуэлл поднял глаза на Сомерсета:
– Земли в Вестморленде в равном объеме, – быстро отвечал тот, еще прежде прозвучавшего вопроса. – Его величество не возражает.
– Я слышу об этом год… бумагу о владении мне на подпись, ваша светлость, прошу покорно!
И Его величество должен выплатить или обеспечить выплату указанному графу на устройство указанных дел пенсион в размере тысячи крон в год.
И одно короткое мгновение, равное удару угнетенного скорбью сердца.
– Перо! – молвил Босуэлл, не взглянув в сторону пажа, протянув руку.
Все еще манеры короля холмов, однако падший король отрекался от полной власти. Н, перечеркнутая E, внизу листа. Печатка с гербом, с оперенным шлемом.
– Ну, теперь-то всё? – спросил он у Сомерсета. – Так где мои люди, протектор, все эти восемьдесят восемь человек? Где мои деньги?
– А Хермитейдж?
Король холмов ощерился в ухмылке:
– Спасибо, нет!
Когда он повернулся в дверях, чтобы выйти прочь, от парения плаща, от всей высокой треугольной фигуры его пахнуло пронзительным холодом.
Все раскрылось, когда Екатерина Парр, будучи, по слухам, уже беременной, застала их вместе – мужа, барона Садли, и падчерицу, юную Бесс Тюдор – в объятиях друг друга. Был то первый раз или нет, достоверно никто не знал. Том Сеймур сидел в покоях Босуэлла в Сент-Джайлсе – кабинет и спальня разом – пил дешевое вино и темный эль вперемежку и жаловался на жизнь.
– Она ж сама, сучка, на меня налипла… видал бы ты, как глазки строила! Горяченькая, вся в мать. И вдруг Кэт моя входит – ей бабы ближние нашептали, видать. Бог ты мой, что тут было, в этом курятнике! Ну, Кэт девчонке, понятное дело, ни в чем не поверила, написала Дэнни, отослала в Честнат…
Превратности жизни на чужбине и в услужении, думал Босуэлл, дома он бы не стал бороться с искушением вышвырнуть Тома в окошко даже при условии, что то был бы его последний собеседник во всю жизнь – ибо Патрика Хепберна все больше мутило от откровений старого приятеля. У Босуэлла обнаружилась – и он искренне считал то за примету старости, слабости души – странная способность сочувствовать женщинам в этом мире мужчин, особенно женщинам юным, не способным и в малом защитить
