сказал из темноты Никодим. "Так точно и кривой Егор с Силантием говорят. Язычество – вера предков. Стоило шиш на мышь менять? В чём православная вера правильная-то?"
Вышла из-за тучи луна, и отец Офонасий различил раздражение на лице Никодима, который сказал: "Хватит томить, святой отец. Мы – не попы, всё одно не угадаем. Знаем, что наша вера, и все тут". – "Нечего и гадать, – ответил отец Офонасий. – Все мы знаем ответ, только на сердце он у нас не лежит, вот и забываем. Православие в любви и добре". – "А-а, знаем, конечно", – согласился Никодим и сразу смягчился. "Да, знаем", – сказал Карп. "Да, знаем", – сказал Григорий. "Знаем", – сказали Еремей и Яким. "Видишь, все знаем, – подытожил Никодим. – Чего же ты, отец Офонасий, распереживался?" – "Размышлял я. О крепости веры. Любой крестьянин и в церковь сходит и помолится на образа и свечку затеплит. Всем миром молебен об урожае закажут, а потом ещё языческое приплетут, вроде завязывания последнего снопа "на бородку" тому же Велесу. А как, например, скот оберегают. Сам видел, что в богоявление делают. Начинают с того, что берёт человек с божницы икону, зажигает перед ней свечу. Другой раскуривает кадильницу, третьему достаётся топор в руки, а хозяин надевает шубу шерстью наружу. Кого он изображает? Хозяина косматого, слугу Велеса. Затем хозяин берёт миску с богоявленской водой и соломенное кропило. Идут все на скотный двор. Впереди сын хозяина согнувшись, и чтобы топор касался земли. Жена или дочь, или сноха следом несёт икону воскресения Христова. За ней идут с кадильницей, а в опоследок хозяин с миской воды. Идут молча. Остановятся посреди двора. А здесь уже приготовлен корм для скота. Тут тебе и хлеб разломанный на куски и ржаные лепёшки, и зерно, и не молочёные снопы, хоть овса, хоть ржи или ещё чего. И вот хозяйка выпускает из хлевов скотину. Скотина находит еду и набрасывается на неё. А крестьяне в это время идут вокруг скотины с иконой, а хозяин окропляет скотину святой водой. Так обойдут три раза, а потом топор крестом перебрасывают через скот. После в избу возвращаются. Вот такая мешанина. Каково?" – "Оно приятно послушать, когда вот так вот в ночи едешь. Хотя я думал, ты что-то особое расскажешь, – разочарованно произнёс Никодим. – Обычное дело". – "Так, – поддержал Еремей. – И дедов поминаем, и навьям в банях обряды творим. А как? Хотя и знаем, что церковью возбраняется". – "А отчего возбраняется? – зацепился отец Офонасий. – Но! Пошёл Соловко". Соловко, притомившись, стал отставать от более выносливых коней Никодима и его людей. "Попридержите коней, – попросил отец Офонасий. – Почему возбраняет церковь? Потому что не только именем Христовым делается, но и поганых бесов. А те, вон, жертву требуют. Козла, барана, а то и человека. Ладно, с Баженом обошлось. А если б по-другому? А потом забываем, что Христос – это любовь и добро". – "Ну, мы больше не забудем, – почти серьёзно сказал Никодим. – Только и ты пойми крестьянскую душу. Они своё добро, а значит, жизнь оберегают". – "Понимаю. Голодное брюхо и не туда заведёт". – "А с другого боку, как ты бесов обойдешь? Самого леший не крутил?
