войны, но тогда он был вынужден ее прятать, а сейчас распоясался, раскрылся. Все микробы зла, живущие внутри людей в мирное время, при экстремальной ситуации могут вырасти до размера змея-горыныча. Кто ему, этому врачу-бюрократу, выдал медицинский диплом – ведь он же сам по себе воплощенное нарушение клятвы Гиппократа? Обрекая детей, пораженных радиацией, на медленную смерть, он даже не догадывается, что становится в чем-то похож на какого-нибудь нового Менгеле.
Не оставить человека в беде – вот что такое остаться человеком. Проверку на человечность выдерживают тогда, когда твой страх за самого себя не отбирает священного страха за других.
Таков в фильме ученый, остающийся с детьми, роль которого с пронзительной скупостью и точностью исполняет Р. Быков. Его письма в никуда и есть главная ниточка фильма. Но писем в никуда нет. Нет писем мертвых людей. Пока все, написанное нами, или хотя бы что-то из написанного, звучит в чьей-то памяти, переходит из рук в руки – мы живы. Смерть не состоялась, если дух не истлел. Кусочки нашего духа, ставшие книгами, тетрадочными листиками, реют, как птицы надежды, свивая свои новые гнезда даже на руинах. Безнадежности нет, пока есть надежды. Кто-то не выдерживает – стреляется, кто-то уходит в мрачное мазохистское самоедство, кто-то амбициозно ораторствует в пустоту, а немолодая женщина ищет спасения в полубезумном нудизме, надеясь, что тело таким образом привыкнет к мировому холоду. Но спасение от внешнего холода – это внутренняя человеческая теплота, а не что-то иное. Своей внутренней теплотой Р. Быков потихонечку оттепляет, казалось, навсегда покрывшиеся ледяной коркой души детей, вдувает в их отравленные радиацией легкие дыхание всемирной культуры, истории, и чудо совершается. Теплинки разума возникают в детских глазах. Своими почти бессильными руками Быков надевает на детские души, как на новогодние елки, блестиночки жизни. Отдав детям все свое тепло, он постепенно холодеет сам, но остается неумирающим в них. Почти библейским образом становятся пять крошечных детских фигурок в противогазах, бредущих по одичавшей планете.
Да, тяжел этот фильм, подчас душераздирающ, а все-таки надо смотреть и думать. Думание – есть великое действие. Нельзя сводить думание только к ежедневной текучке, только к семейным и рабочим заботам. Судьба человечества должна быть тоже нашей семейной и рабочей заботой. Если случится мировая катастрофа, она будет катастрофой всех семей сразу.
Появление фильма «Письма мертвого человека» совпало с бедой в Чернобыле. Эта беда заставила многих недавно беспечных людей призадуматься. Для того, чтобы атом не сошел с ума, надо не сходить с ума нам самим. Беспечность – это тоже своего рода опасное сумасшествие. Беспечность, доходящая до преступного головотяпства, может перейти в самоуничтожение.
Я не навязываю никому своей точки зрения на фильм Лопушанского. Но – досмотреть его надо. Многие сейчас недосматривают, недочитывают,
