Этот поэт, будучи подростком, сам посвящал свои наивные детские стихи Сталину, плакал, когда он умер. Откуда же возник в этом поэте антисталинизм? Только ли после смерти Сталина? Нет, как ни парадоксально, этот антисталинизм был и раньше, но он сосуществовал в юной душе параллельно со сталинизмом. Даже дети тех времен не могли не видеть арестов, подхалимства перед вождем и повального страха. Инстинкт страха проникал внутрь детей, заставляя их не думать обо всех преступлениях, которые творились вокруг. Но инстинкт правды оказался сильней инстинкта страха. Смерть Сталина рассвободила инстинкт правды.
Когда я начал писать свою поэму «Станция Зима» – первую правдоискательскую поэму после стольких лет официальной лжи, то еще не было ни Солженицына, ни Сахарова, ни романов Пастернака, Гроссмана, Дудинцева, не было никаких диссидентов, никаких художников-абстракционистов, ни фильма «Покаяние», слово «джаз» было запрещено и еще не было никаких частных поездок советских граждан за рубеж. В 1953 году поэзия была сразу всеми диссидентами. В 1957 году я заявил в своей юношеской декларации:
Границы мне мешают.
Мне неловко
не знать Буэнос-Айреса,
Нью-Йорка.
После долгих лет сталинизма, когда все границы были закрыты, это было первым криком мятежа против оторванности от мира. В 1961 году я написал «Бабий Яр» против антисемитизма, в 1962 году – «Наследники Сталина» с призывом сбросить с нашей страны давящую тень притворившегося мертвым тирана.
Покуда наследники Сталина живы еще на земле,
мне будет казаться —
что Сталин еще в Мавзолее.
Но из этого не следует, что вся моя ранняя поэзия была насквозь политической. Это было бы неправдой. Первыми моими стихами, получившими огромный читательский отклик, были стихи о любви. Но и эти стихи в какой-то степени, независимо от моей воли, стали политикой, ибо в них я защищал великое право человека на частную собственность своих индивидуальных чувств и мыслей и восставал против преступной коллективизации человеческих душ. Глядя сегодня на свои ранние стихи, я вижу в них много слабостей, наивностей. Некоторые из них напоминают антологию моих утраченных иллюзий. Но все-таки есть и такие стихи, которые я могу назвать антологией осуществленных надежд.
Когда я писал «Бабий Яр», то под Киевом еще не было памятника жертвам фашизма. Теперь это стихотворение превратилось в памятник. Превращается в памятник жертвам сталинизма и другое мое раннее стихотворение «Наследники Сталина». Но самым лучшим памятником ранним стихам нашего поколения является освобождение от тирании цензуры, от тирании наблюдающего глаза оруэлловского Большого Брата. Это освобождение мы и называем – Гласность.
1987
Цинизм – тормоз перестройки
Перестройка испытывает сразу несколько сопротивлений. Сопротивление сложившегося мусора наших ошибок и преступных глупостей, заваливших дорогу
