Евпраксии урезонить Горислава не увенчались успехом. Он, как и все мужчины, оставался наполовину мальчишкой, готовым лезть к черту на рога, лишь бы его не посчитали слабаком и трусом. Вскоре Горислав и Седрик уже стояли друг напротив друга, поочередно опорожняя кружку, которую исправно наполнял для них один из слуг. Все немцы и русские собрались на поляне, чтобы проследить за необычным поединком. Не сговариваясь, зрители распределились таким образом, что не смешивались друг с другом, предпочитая стоять особняком. Это лишний раз напомнило Евпраксии, что ее везут на чужбину, где у нее не будет ни одной родной души. Разве что дети. Но и их немцы выучат своему языку и манерам. И дети тоже станут Евпраксии чужими.
Ей вдруг стали отвратительны все, кого она видела в неверном, пляшущем свете костров. Ее в равной мере коробил грубый хохот мужчин и приглушенное хихиканье женщин. Она испытывала одинаковое отвращение и к немцам, и к соотечественникам. Она устала от постоянной вони, шума, тряски, невозможности остаться одной, чтобы насладиться покоем. Хотелось помыться. Хотелось побыть в полном одиночестве. Поесть вкусно на чистой скатерти. Поспать сладко на мягкой перине. Не слышать мужского храпа, зевков и хруста суставов. Не шарахаться от верблюдов, оскаленных жеребцов и собак, прибившихся к обозу.
Если кто-то и был мил Евпраксии среди окружавшей ее толпы, то только влюбленный в нее Горислав. Ему каким-то чудом удавалось не пьянеть, хотя немцы следили, чтобы он пил вровень с их соотечественником. Он только бледнел, хмурился и часто облизывал губы, но в остальном держался молодцом.
Седрика же шатало все сильнее, так что он был вынужден постоянно переступать с ноги на ногу, дабы не потерять равновесия. Барон подал знак воину, и тот подставил Седрику плечо.
– Нечестно, – загудели русские. – Пускай сам на ногах держится.
– Нечестно, – поддержала своих Евпраксия.
Фридрих фон Дюрент встретился с ней взглядом и возразил:
– Каждый стоит, где хочет, Ваше Высочество.
Глядя ему в глаза, Горислав выцедил очередную кружку и протянул ее виночерпию.
– Ничего, княжна, – произнес он, утирая бородку тыльной стороной ладони. – Хлипок немчик. Нехай держится. Все одно свалится. Слабаки они.
Аббат Альбрехт перевел, и лицо барона перекосилось.
– Ты сам упадешь, – сказал он. – И больше не встанешь.
– Барон! – вмешалась Евпраксия. – Должна ли я напоминать вам об уговоре? Или в ваших краях не принято держать данное слово? Обещаю вам, это будет первый вопрос, который я задам вашему господину при встрече.
Казалось, фон Дюрента вот-вот хватит удар, так сильно налилось его лицо кровью. Княжна нащупала его уязвимую точку. Как бы барон ни пыжился, как бы ни бахвалился, он был слугой, посланным выполнить хозяйский наказ. Осознав это, она наконец избавилась от смутного страха, вызванного присутствием этого человека. Он больше не был властен над ней. Евпраксия была здесь полновластной
