страхом пронизан до самых костей:«Мне на плечи бросается век-волкодав,
но не волк я по крови своей».
Страх планировал спальни,
столовую, кухню и ниши для книг.
Страх наметил бассейн
и каминные трубы воздвиг,
но входящий без стука,
затянутый в черное страх —
твой бессмертный посол,
человеческий крах.
А кого же боялся хозяин?
Боялся поддельных страстей,
потому что когда-то
он знал настоящую страсть,
и боялся гостей,
потому что любил он гостей,
но не тех,
кто к нему приходили
по крохам судьбу его красть.
И еще он боялся плохих новостей,
а хороших не ждал —
эти карты предчувствиям были не в масть.
Если б море когда-нибудь в гости пришло,
то, наверное,
не было б так тяжело,
только море не ходит в гости,
а играет с матросами в кости…
Пострашнее безвестности,
Мартин Иден,
если ты для кого-то
языческий идол.
Пострашнее всех прачечных,
Мартин Иден,
если ты любопытным
до прыщика виден.
Пострашней поножовщины,
Мартин Иден,
если стал твой успех незавидный
завиден.
В том обществе, где слава —
яд,
литература —
странный ад,
где среди гомона
и визга
поджаривает брата
брат
на постном масле гуманизма.
В этом странном аду
кое-кто
так поставил задачу:
помогать —
лишь попавшим в беду,
загрызать —
всех попавших в удачу.
Злобный взгляд подлеца
необиден.
Зависть друга страшна,
Мартин Иден.
Крикнуть хочется,
чуть не плача:
разве слава —
это удача?!
Хмуро мучишь мелом кий,
пьяный, над столом.
Ты
