он один,без толпы.
Завтра —
официальные сопли,
суета,
толкотня.
Покажу тебе что-то особенное
и эту ночь.
Положись на меня».
…В ночь – из бара.
Еще не прокуренный
космос
в искорках звездных дождей,
и улыбкой,
до боли Юриной,
хорошо улыбается Дэйв.
Полночь дышит соленой горечью —
океана слышится клич.
На машине Дэвида гоночной
мы летим по Кокоа-бич.
Вверх тормашками
весь мыс Кеннеди.
Сам шериф хмелен,
умилен.
Под завязку
отели и кемпинги.
Супершоу!
Гостей – миллион!
Это странная штука —
запуск,
для того, кто причастен к нему.
Для кого-то он —
выпивка,
закусь
и блевотина на луну.
В ресторациях джазы наяривают.
Выпавлиниванье,
выпендреж,
и хрустит
муравьями жареными
позолоченная молодежь.
Расфуфыренные девицы
держат щипчиками эскарго.
Королишка задрипанный,
вице —
президент,
не упомню чего.
Платья лунные шьются к банкету.
Чья-то дочка
и чей-то зять
приезжают —
не видеть ракету,
а ракете себя показать.
И к ракете,
отчаянно смелой,
гордой дочери нашей Земли,
словно к рыбе большой,
белотелой,
прилипалы
вприсос
приросли.
Почему прилипать вы вправе
и блаженствовать, —
так вашу мать! —
прилипалы к поэзии,
к славе,
все привыкшие опошлять?!
Мне сказал один космонавт:
«Хоть включай катапульту, —
и в Африку.
Сладкой казнью меня казнят —
волокут на конфетную фабрику.
Как тянучка,
мура,
трепотня,
и среди карамельного ада
дарят мне —
представляешь?! —
меня!
