нам такое счастье выпало:мы просто выбрали друг друга.
И в звездном сумраке стрекочущем,
как светлячок
сквозь ужас мира,
тлел огонек на остром кончике
сухого прутика жасмина,
и как жасмин благоуханна,
была ты,
Хана.
Был горек мед
от непреложности
того, что выскользнешь,
растаешь
или как прутик переломишься,
собою пахнуть перестанешь.
Но мед бродил во мне тягуче,
и медом все вознаграждалось,
и ослепительно и жгуче
внутри опять звезда рождалась.
И каждым утром,
ранней ранью,
нас пробуждал нетерпеливо,
качая синий мед желанья,
рев Мексиканского залива.
Проблемы стирки и починки
все залил мед.
Шли первым планом
твои веснушки, как песчинки,
прилепленные океаном.
И меду суток было мало.
Желанье тлело сквозь ресничины,
и на груди твоей вздымало
две сан-луисские брусничины.
Когда не любим,
как гнусно,
тошно
быть вместе, рядом —
хоть плачь навзрыдно.
Когда мы любим,
ничто не пошло,
когда мы любим,
ничто не стыдно.
Когда мы любим,
внутри свобода,
что из неволи
нас вызволяет,
и запах меда,
и запах меда
все извиняет,
все позволяет.
Когда мы любим,
мы неповинны,
что жажда меда
танцует в горле,
и все, кто любят, —
Гекльберри Финны
с усами меда,
который сперли.
Несчастны те, чье тело
с душой разведено.
Любить – как сделать дело:
вот все, что им дано.
Быть бабником – скучища.
Кто Дон Жуан? Кастрат.
Монахом быть не чище.
Монахом быть – разврат.
А мы грешили смело,
грешили, не греша.
Была душа как тело
и тело как душа.
Ресницами в ресницы,
и мед сквозь них густой,
и не было границы
меж телом и душой.
Любите друг друга под душем,
любите друг друга под душем,
любите друг друга под душем
в дарованный Господом час,
как будто стоите под
