ругаться. Жаль вот, до старости дожил, а браниться не научился.
Люди засмеялись, а женщина не выдержала и опять поправила деда:
– Тоже мне председатель. Вам же говорили, что не звенявые, а звеньевые, а Вы опять за свое.
Дед Николашка кивнул головой и согласился:
– Ну ладно, пусть будет по-вашему ─ звенявой так звенявой, я не возражаю.
Народ дружно расхохотался.
Так и выбрали деда председателем.
Но его невзлюбил полицай Платон. Дед частенько подтрунивал над ним и при советской власти, и при немцах. Злопамятный Платон грозил:
– Смотри, дед, не хитри. Только попробуешь власть обманывать, я тебя самолично, без немцев, сгребу за шиворот и в комендатуру отправлю.
Дед молча сокрушенно кивал головой. Выдержав паузу, громко отвечал Платону:
– Да я понимаю, оно конечно так, ты всё у нас можешь.
Потом добавлял тише, чтобы слышали только стоящие рядом:
– Видно кошку и по заднице, что жеребенка родит.
– Что ты там бубнишь? – подозрительно переспрашивал Платон.
– Я говорю, неисповедимы пути Господни, – смиренно отвечал дед
Шомины в оккупации не особенно пострадали. Павло и Минька работали и харчевались в колхозе. Для девок, им как живущим без хозяйки, чаще продукты на заработанные трудодни выписывали, а при Степане Парамоновиче даже молоко перепадало.
Минька росту не особого, так ему на два года позже рождение записали, чтобы немцы не угнали куда из дома. А девки малые были, сопливые, на них тогда никто не зарился. Да к тем, кто в землянках жил и на постой солдат не ставили, и во двор редко заходили.
Беда к ним пришла, когда наши село освобождали. В селе и боя большого не было. За два дня до этого немцы скомандовали полицаям согнать всех жителей села к школе. Если кто дома останется, то расстреляют прямо там, где застанут, поэтому пришли все. Одеты были тепло, еду кто брал с собой, а кто и не брал даже.
Женщин и детей загнали в пустующую колхозную овчарню, а мужчин и рослых мальчиков заперли в школе. Школа кирпичная, с высокими потолками и большими окнами за зиму настыла, и мужики сильно мерзли.
Женщинам было теплее. Из-за толстого слоя неубранного соломистого навоза, пространство до потолка было таким маленьким, что даже невысоким женщинам приходилось пригибаться. Окна с обеих сторон были заколочены досками, между досок плотно набита солома. От дыхания пленниц в овчарне потеплело, а если немного разгрести навоз, то доставали до горячего от само согрева, и можно было, постелив соломки, лежать в тепле, как на печке.
Женщины, и мужчины тоже, были сильно напуганы. Двери их тюрем заперты снаружи. Оба помещения охраняли полицаи, но руководили ими немецкие жандармы. Когда немцев близко не было, люди через щели в дверях спрашивали у полицаев, что с ними
