И всегда на столе что-то оригинальное: бабочка из искусно выложенных блинов, кубик Рубика из фруктового желе, огуречные крокодилы и тюльпаны из помидоров-сливок и сырного салата. Они счастливы уже много лет. И, если мы захотим, это может стать нашей картинкой.
Я посмотрела в его оливково-коричневые глаза, обрамленные тонкими, словно надрезанными лезвием, морщинками:
– Я хочу…
На следующий день Матвей улетел в Питер. В город, в котором еще сильно ощущалась энергетика блокадного голода и бесшабашность выпускных вечеров под общим названием «Алые паруса».
Шел дождь, обливая стены Исаакиевского собора маслянистой бесцветной краской. Он сидел в такси и смотрел на золото фонарей. Водитель попался немногословный, прячущий горб на спине за камуфляжной жилеткой. Холодная невская вода, как клеем, залепляла швы, люди корчились под зонтами, а ему было здорово. Спать не хотелось. То ли белая луна сыграла свою роль, то ли пассаты с отекшими лицами. Коротко переговорил со своими. Лина ответила сквозь сон. С мамой разговор получился чуть длиннее. Она была настроена воинственно:
– Матвей, от добра добра не ищут. Ты слишком сильно разогнался. На такой скорости нормальные люди не живут. Даже в Женеве на Всемирной ассамблее здравоохранения уже поднимается вопрос о людях, которые живут на пределе своих возможностей. Я подозреваю, что твой мозг разучился расслабляться и давно испытывает информационный стресс.
Он попытался ее успокоить, но она перебила:
– Ты вчера прилетел в пять утра? И сразу поехал в офис? И работал до 22:00. Я слышала, как у тебя пищал сканер. И так каждый день. И спишь по четыре часа. Вот скажи, чего ты добиваешься? Машину в четвертый раз сменил, семью бросил, с самолетов не вылазишь. Это жизнь?
– Да, мам. Моя жизнь выглядит именно так.
А еще она часто просила: «Не рви себе кишки. Нам богатство просто не дано. Оно не заложено в нас генетически. У нас все были бедными: твой отец, твой дед и прадед, который умер прямо возле наковальни. И не равняйся на тех, кто живет лучше. Лучше обращай внимание на тех, кто живет хуже тебя».
Матвей очень долго искоренял из себя эти установки. Стирал ластиком, соскребал ногтем, вырывал целые страницы из родительских программ. Он разобрал себя на части, убрал заржавевшие, не подходящие ему детали, и заново себя сложил. На это ушло много лет. Много усилий, глубокого анализа и энергии, потому что стремился смотреть на мир собственными глазами и идти своей дорогой, а не шлепать по проторенному родительскому пути.
Он поселился в китайской гостинице «Пекинский сад», где на ресепшн девушки с тонкой костью и выразительными скулами ни слова не понимали по-русски. Задвинул чемодан в угол, дал доступ дождю, приоткрыв форточку, и оживил планшет. Чувства облачились в слова.
Матвей писал далеко за полночь, когда женщины с разными глазами и несколькими сосками на одной груди вылетают на охоту. Когда тонкими струйками стекают
