так смотрят женщины, наделенные властью, хозяйки больших домов и старшие жрицы.
– Вы паломник, – сказала она.
Чарена кивнул, готовый назвать свое имя, но она заговорила вновь. Слова падали словно камешки, – быстрые, твердые, – и он не успевал понять, что они значат.
Женщина замолчала. Чуть нахмурившись, ждала ответа, и Чарена покачал головой. Нет, он ошибся, она вовсе не похожа на жрицу. У тех, кто смеется в полнолуние и умывается жертвенным пламенем как водой, – другие лица. А у этой – лицо старухи, полжизни потратившей на унылый, скучный труд. Лицо рабыни, надзирающей за другими рабами.
– Я плохо говорю, – сказал Чарена.
– Понимаю, – кивнула женщина. В ее глазах не было ни удивления, ни гнева. – Сестра сказала, что вы паломник…
Теперь ее речь текла медленно, слова разбивались на слоги, обретали смысл. «Наша вера», «не похоже», «для чего», – он сумел разобрать это, почувствовал таящийся среди слов вопрос. «Зачем ты здесь?» – спрашивала седая женщина. Пятна света и выцветшие надписи на стенах безмолвно вторили ей. «Ты не нашей веры, чужак, заклинатель без заклинаний, жрец без божества, зачем ты пришел? Что ты ищешь в доме женщин?»
– Я хочу читать книги, – сказал он. – О прошлом.
Женщина кивнула, будто ждала такой ответ.
– У нас много книг, – проговорила она. – Но самые ценные на древнем языке. Вы читаете на древнем языке?
Корешки книг смотрели с полок, багряные, рыжие и черные. На некоторых виднелись буквы, – те, которым его научила Мари, знаки нового языка. Но сколько языков сменилось за эти бессчетные годы? Неужели путь сюда был напрасным, бессмысленная задержка по дороге в столицу?
Нет, этого не может быть.
Женщина поймала его взгляд и пояснила:
– Древний язык. Лхатони.
Лхатони! Сердце дрогнуло, заколотилось быстрее, и, пытаясь успокоиться, Чарена опустил глаза, глубоко вздохнул.
Лхатони – его родной язык, тот, на котором говорили у западных рек. Карионна рассказывала, что отец Чарены, Тейрит, произносил слова чудно, по-иноземному, но вскоре научился разговаривать как все.
Лхатони – язык, ставший главным в империи. На нем писались законы, на нем говорила столица, он был искристым, прозрачным, легким, как песня, – а теперь превратился в шелест старых страниц.
– Каннэ, – тихо ответил Чарена. Он не поднимал взгляда, смотрел на поверхность стола, на бессмысленный узор царапин и трещин.
– Вижу, вы учили древний язык. – В голосе женщины звучала улыбка. – Это теперь редкость. Я рада, что вы пришли. У нас давно не было паломников. Можете остаться у нас на семь дней, сестры покажут вам книги.
– Спасибо, – сказал Чарена.
2.
В столице бессонница отступила. Но Адил не забывал про нее, чувствовал, – не ушла, а лишь затаилась. Любой резкий звук будил, а вновь заснуть было трудно, тревожные мысли кружились и жалили. Но не сравнить с ночами
