у тебя появятся свои дети, тебе захочется научить их заповедям и законам предков. Это что-то вроде болезни, передающейся из поколения в поколение.
– Это не болезнь, – вдохновенно прошептал Дэниел.
Осторожность была у нас в крови, и, даже ссорясь, мы не повышали голоса. Мы всегда помнили, что у теней, стен и ограды есть уши.
– Не оскорбляй дар, называя его болезнью, – добавил он. – Мы – избранные, и нам завещано хранить нашу веру.
Если бы разговор касался чего-то другого, я бы стала спорить просто из чувства противоречия. Но слова Дэниела затронули во мне глубинный пласт. Я любила свою мать и не могла отринуть ее веру.
– Согласна, – сказала я. – Это не болезнь. Но от этого гибнут, как от поветрия. Сначала погибла моя бабушка, потом тетка, а за нею и мать. И ты предлагаешь мне продолжение жизни, полной страхов. Нас впору называть не избранными, а пруклятыми.
– Если не хочешь выходить за меня, выйди за христианина и делай вид, будто это и есть твоя истинная вера. Никто из наших тебя не выдаст. Я не стану принуждать тебя к браку со мной. Можешь отрицать веру, за которую погибли твои мать и бабушка. Достаточно одного твоего слова, и я скажу твоему отцу, что хочу освободиться от помолвки.
Я колебалась. При всей своей безрассудной смелости я не решалась заявить отцу, что намерена разрушить его замыслы. Я не могла сказать старухам, которые устраивали помолвку, думая лишь о моей безопасности и будущем Дэниела, что замужество меня не привлекает. Я хотела невозможного: оставаться свободной и не быть отвергнутой еврейской общиной.
– Не знаю, – сказала я, прибегая к женской хитрости. – Я не готова сказать… В общем, пока не знаю.
– Тогда слушай тех, кто знает, – сурово ответил Дэниел, усмотревший в этом способ обуздать меня. – Ты же не можешь воевать со всеми. Нужно выбрать свою принадлежность к какому-то кругу и на этом успокоиться.
– Для меня это слишком высокая плата, – прошептала я. – Тебе, как и всякому мужчине, понравится такая жизнь. В доме все крутится вокруг тебя. Дети ловят отцовское слово. Ты сидишь во главе стола и произносишь молитвы. А для меня стать женой – значит потерять все возможности. Не стать той, кем я могла бы стать, и не сделать того, что могла бы сделать. Мне будет оставлена роль твоей служанки. В лучшем случае – твоей помощницы.
– Дело тут не в твоей национальности, а в том, кем ты родилась, – спокойно возразил Дэниел. – Выйдешь ли ты за еврея или за христианина – в любом случае ты станешь служанкой своего мужа. А кем еще может быть женщина? Неужели ты начнешь отрицать не только свою религию, но и свой пол?
Я молчала.
– Ты – вероломная женщина, – медленно выговаривая слова, сказал Дэниел. – Ты способна предать саму себя.
– Ты говоришь ужасные вещи.
– Зато правдивые, – заметил он. – Смотри, что получается. Ты – еврейка, молодая женщина, помолвленная со
