устраивался покемарить в своем углу. Малолетний масленщик, по-речному – «маслопуп», Вовка Лупарев, увидев капитана, встал с порожка и подошел к живым механизмам с длинноносой масленкой в руках. Шатуны ходили ритмично, маховик, размером с автомобильное колесо вращался. Вовка привычными движениями капал масло в нужные места. Первый помощник разложил книгу на коленях под лампой, поднял голову навстречу Белову, улыбнулся, и встал. Сиди, махнул рукой капитан, подвернул к себе название. Не по-русски было, на открытой странице – электрическая схема:
– На каком языке?
– На немецком, хочу родной передатчик починить. – улыбнулся Померанцев.
– Он с прошлой осени не работает… – Белов недоверчиво глянул на беззубого инженера.
– Попробую… – помощник механика снова уткнулся в схему.
Таких подчиненных у Белова еще не было. Сан Саныч, не учивший языков, был слегка горд тем, что в команде есть человек, понимающий по-немецки. Ему вообще этот бывший инженер нравился. Померанцев, будто читая его мысли, снова улыбнулся, прикрывая рукой щербатый рот… без зубов-то некрасиво ему… – подумал Белов и заглянул в кочегарку. То ли Йонас, то ли Повелас, Сан Саныч пока не помнил, как кого зовут, сидел в уголке, раздетый до пояса, угольная пыль, смешанная с потом текла по белому, худому и крепкому телу, лицо замотано тряпкой. Под котлом хорошо гудело в обоих топках. Белов постучал по манометру, проверяя стрелку, одобрительно кивнул и стал подниматься наверх.
К Дудинке подходили в полночь, подсвеченное низким солнцем село на высоком берегу было видно километров за десять. Нестройные улицы расползлись по холму, уходили за перегиб, куда-то в тундру. Справа границей села была речка Дудинка, за ней улиц уже не было, только мелкие и беспорядочные сарайки, да балки́, будто высыпанный под угор мусор.
Как и почти все енисейские села Дудинка строилась хаотично, двухэтажные купеческие дома, с балконами и колоннами, соседствовали с покосившимися, вросшими в землю халупами. Где-то строения грудились, жались друг к другу, и тут же рядом были незастроенные, а может, выгоревшие пустоши. Село было большое, деревянное, темное от старости. Ночное солнце с другой стороны Енисея высвечивало на склоне редкие беленые фасады. Большой дом культуры, как греческий храм горел колоннадой и высоким белым фронтоном. Сразу за селом в тундре были выгорожены большие зоны с вышками по периметру. С реки их не видно было. Мужские, женские, усиленного режима, пересыльная… Это были лаготделения гигантского Норильского исправительно-трудового лагеря.
– Вон наша баржонка! – показал Белов на большой лихтер напротив угольного причала.
– «Норилка», – прищурился Грач, – там Горюнов Нестор Алексеич шкипером.
Лихтер «Норилка» был морской, как и «Полярный» дореволюционной, голландской постройки, ладный, с приподнятой над кормой жилой надстройкой. Трюмы были загружены с избытком, палуба и на метр не поднималась над водой. Трое матросов укладывали щиты на
