балансировала неутомимо и неизбежно, ибо разве не каждый человек всю жизнь балансирует на краю пропасти, называемой будущим, балансирует, двигаясь вперед крохотными шажками, не зная, нащупает ли его нога твердую почву, коли нащупывает, пропасть отодвигается ровно на шаг, который придется сделать сейчас же, без передышки, и так изо дня в день, пока однажды не ступишь в пустоту, и бездна, раскрыв свой черный зев, тебя не проглотит. И однако она, Кассандра, иногда умела что-то в этой черноте высмотреть, словно луч света врывался внутрь, и возникала картина, как бывает, если приоткрыть дверь в темную комнату и впустить туда солнце, которое покажет тебе кусок росписи на стене… Иногда картины мелькали, сменяя друг друга с быстротой молнии или появлялись на краткое мгновение, так, что приметишь только общие очертания, но случалось и, что высвечивалась каждая мелочь, это, правда, редко, но тогда увиденное помнилось долго и четко, можно сказать, стояло и стояло перед глазами… Однако видений не было давно, с того дня, как над Илионом поднялся столб ревущего пламени, и зря теперь она всматривалась во мрак, только это пламя и возникало вновь и вновь перед ее мысленным взором…
– Приди, ну приди же! – взмолилась она вслух и зажмурилась, чтобы лучше видеть.
И видение пришло, вдруг, странное и далекое, словно на другом берегу моря. То были колонны, много, высокие и стройные, и не деревянные, как в ахейских мегаронах, которые ей когда-то описывал Парис, нет, каменные, белого мрамора, сверкающие в отбликах некого ослепительного будущего… Колонны, и своды, и купола…
Из сладостных грез ее вырвал голос какого-то воина, откинув одно из полотнищ и впустив в шатер розовый закатный свет, он спросил:
– Царь не возвращался? Тут его человек из Микен ищет.
– Царь должен быть у кораблей, – ответила Кассандра негромко.
– Слышишь, приятель?
– Это там? – спросил стариковский голос.
– Там. Но чего тебе туда таскаться? Посиди у шатра, подожди, скоро он придет, темнеет ведь уже.
– Не могу, – сказал старик, – не терпится поглядеть на него. Я в былые годы кладовой у него заведовал, служил верно и исправно, насколько умел, а теперь стар стал и слаб, но дорог он мне не меньше, чем в прежние времена, обнять его хочу. Да и известия у меня для него важные.
– От царицы? – спросил воин.
– Нет. Совсем наоборот.
– Наоборот? – не понял воин. – Это как же?
– Да так. Об этом я только самому царю сказать могу.
– Дурные, что ли, вести? – поинтересовался воин.
– Не из лучших, – поколебавшись, признался старик.
– И ты не боишься с дурными вестями к царю идти?
– Боюсь. Но жена мне велела до Агамемнона добраться обязательно. Она кормилицей его была, болеет за него душой. Так что должен.
– Должен так должен. Только
