дожде (или о вожде?). В сточной канаве лежала кость цвета слоновьего бивня с мослами по обоим концам, выдававшая себя за некую драгоценность.
Он, как и в тот раз, захотел пойти к Кэтрин, но вместо этого принудил себя идти прямо домой. Дома он застал мать стоящей посреди гостиной на ковре, за который она так сильно переплатила. На мгновение – только на одно мгновение – показалось, что она снова стала самой собой, что она приготовила ужин и поставила на огонь чайник.
Она стояла как вкопанная в своей ночной рубашке. Волосы рассыпались по плечам, а отдельные жидкие прядки в беспорядке торчали в разные стороны. Лукас никогда еще не видел ее такой – в гостиной с неприбранными волосами. Он молча застыл на пороге, не зная, что делать и что говорить. Заметил, что отец стоит у окна со своей дыхательной машиной и смотрит не на улицу, а в комнату. Заметил, что отец смущен и напуган.
– Мама? – позвал он.
Она уставилась на него. Глаза были будто не ее, а чьи‐то чужие.
– Это Лукас, – сказал он. – Всего лишь Лукас.
Ее голос, когда она заговорила, был совсем тихим. Наверно, она боялась, что ее подслушают. Она сказала:
– Пусть он больше мне не поет.
Лукас беспомощно взглянул на отца, который по‐прежнему стоял у окна, обратив взгляд в комнату и сосредоточенно всматриваясь в пустоту у себя перед лицом.
Мать неуверенно рассматривала лицо Лукаса. Казалось, она силится вспомнить его. И тут неожиданно, словно ее подтолкнули в спину, она качнулась вперед. Лукас подхватил ее и держал изо всех сил, неуклюже, под левую руку с одной стороны, и за правое плечо – с другой. Он чувствовал тяжесть ее грудей. Они были как болтающиеся в кульке перезрелые сливы.
– Все в порядке, – сказал он ей. – Не волнуйся, все в порядке.
Он ловчее перехватил безвольное тело, правой рукой обнял ее за талию.
Она сказала:
– Я знаю, на каком языке ты теперь поешь.
– Иди в кровать. Пошли вместе.
– Так неправильно. Нехорошо.
– Помолчи.
– Мы делали все, что могли. Мы не знали, что из этого выйдет.
– Пошли давай.
Лукас крепче обхватил ее, дотянувшись до противоположной подмышки. С его помощью она неверными шагами добралась до спальни. Он усадил ее на кровать, затащил на матрас ее ноги и старательно уложил голову на подушку. Потом накрыл мать стеганым одеялом.
– Тебе будет лучше, если поспишь, – сказал он.
– Я не могу спать. Я не усну. Не дает покоя этот голос у меня в ушах.
– Тогда просто тихонько полежи. Ничего плохого не будет.
– Будет. Уже есть.
Он погладил ее сухой и горячий лоб. Уследить за временем в спальне было так же невозможно, как и на фабрике. Когда она затихла – уснув или не уснув, а просто затихнув – и дыхание ее стало ровным, он вышел.
Отец так и не двинулся с места. Лукас
