темнее, чем бесцветные бороды старцев,Она темна и не могла возникнуть из бледно-розовых
уст.
О, я вдруг увидал: это все языки, и эта трава говорит,
Значит, не зря вырастает она из человеческих уст.
Лукас дочитал отрывок, потушил лампу, но заснуть не мог – без сна лежал в своей комнате. Четыре стены.
Потолок в черных треугольниках отвалившейся штукатурки и бурым потеком в форме хризантемы. В одной из стен колышки, на которых висела одежда, его и Саймона.
Он встал и подошел к окну. У Эмили горел свет. Эмили ленивая и подлая, по словам Кэтрин. За ней часто приходится переделывать швы, а благодарности за это от нее не дождешься.
И все равно Саймон ходил к ней. Лукас один об этом знал. Однажды месяц или около того назад он выглянул в окно и увидел Саймона с Эмили, которая не опустила занавесок. Поначалу ему показалось, что такого просто не может быть. Саймон сказал Лукасу, что пошел выпить пинту пива. Он был помолвлен с Кэтрин. Как он мог оказаться в комнате у Эмили? У Лукаса мелькнула мысль, что это другой Саймон, призрак Саймона, который преследует Эмили за то, что она ленивая и подлая, за то, что плохо шьет. Он видел, как Эмили, стоя возле другого Саймона, расстегивает корсаж. Он видел, как оттуда вывалились ее груди, огромные и дряблые, с сосками цвета пожухлой сирени. Он видел, как Саймон тянется к ней.
Тут Эмили подошла к окну задернуть занавеску и увидела, что Лукас за ней наблюдает. Они так и смотрели друг на друга через пространство двора-колодца. Она кивнула ему. И похабно улыбнулась. После чего занавесила окно.
В ту ночь Лукасу хотелось, чтобы Саймон умер. Нет, не умер. А был бы наказан. Призван к ответу. Лукас воображал себе, как он утешает Кэтрин. Он не спрашивал о том, что произошло с Саймоном. И не собирался спрашивать.
Он стоял теперь у окна. Эмили там, за своими занавесками, была по‐прежнему живой, по‐прежнему жирной и похабной, по‐прежнему уплетающей рахат-лукум из жестянки. Лукас задумался, почему он тогда желал зла Саймону, а не Эмили, которая была гораздо виноватее, которая наверняка заманила Саймона какой‐то хитрой уловкой. Теперь Лукас изо всех сил старался пожелать ей добра или, на худой конец, не призывать на ее голову несчастий. Он еще немного постоял у окна, желая ей долгой и безмятежной жизни.
Утром ему нечего было дать отцу на завтрак. Отец сидел за столом и ждал. Лукас не заговаривал с ним о еде. Поцеловав отца в лоб, он прошел в спальню проверить, как провела ночь мать.
Она сидела в постели с музыкальной шкатулкой на коленях.
– Доброе утро, мама, – сказал Лукас.
– Ах, Саймон, – сказала она. – Мы так виноваты.
– Мама, это Лукас. Всего лишь Лукас.
– Я разговаривала с твоим братом, дорогой. Он в ящике.
Лукас решил было, что мать имеет в виду ящик, зарытый на том берегу реки, но тут она с тоской
