не мог ни пошевелиться, ни сказать хоть слово.
– Не ругай меня, – сказала она. – Мне там несладко пришлось. Не люблю, когда со мой обращаются как с воровкой.
И это из‐за него. Он заставил ее унижаться. Он представил себе Гайю из импориума. Она, подумал он, должна быть невероятно тощей, с кожей цвета свечного воска. Она, он знал это, взяла миску в руки и разглядывала ее с алчным презрением. Она назвала свою цену непререкаемым тоном человека, привыкшего покупать и продавать краденое.
Лукас сказал:
– Прядильщица ходит взад и вперед под жужжание большого колеса.
Он не отдавал себе отчета, громко или тихо он это сказал.
Кэтрин замялась.
– Ты никогда раньше не повторялся, – сказала она.
Откуда ей было об этом знать? Она что, слушала его, слушала всякий раз, когда он говорил как книга? Если да, то она и виду не подавала.
Он больше не мог сдерживать себя:
– Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется медленно.
Кэтрин моргнула. У нее заблестели глаза.
Она спросила:
– О чем тебе рассказывал Саймон?
О чем ему рассказывал Саймон? Ни о чем. Он пел все те же старые песни, дразнил Лукаса малявкой, тайком ходил к Эмили.
Лукас ответил:
– Девять месяцев прошло в родильной палате.
Кэтрин уронила деньги к ногам Лукаса. Одна монетка прокатилась и легла у самого носка его ботинка.
– Подними и отнеси домой, – сказала она. – Мое терпение скоро лопнет.
– Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее.
Кэтрин заплакала. Плач охватил ее подобно судороге. Какое‐то мгновение она стояла, глядя перед собой, одна-единственная слеза прокладывала себе извилистый путь по ее щеке, а в следующее мгновение лицо ее сморщилось и слезы потекли ручьем. Она закрыла лицо руками.
Он не мог сообразить, что сделать и что сказать. Он тихонько дотронулся пальцами до ее плеча. Она порывисто отстранилась.
– Оставь меня, Лукас, – всхлипнула она. – Пожалуйста, оставь меня в покое.
Но оставлять ее рыдающей на Восьмой улице, в толпе торопливых прохожих, было нельзя. Он сказал:
– Пошли со мной. Тебе надо присесть.
Как ни странно, она послушалась. Плач лишил ее воли. Рыдающим воплощением скорби она последовала за ним, и он повел ее обратно к Вашингтон-сквер, где флажок ребенка бился на фоне неба, а флейтист лихо наигрывал такт за тактом.
Лукас нашел свободную скамейку и сел. Она опустилась рядом. Он робко обнял ее трясущиеся плечи. Она не стала противиться.
Он сказал:
– Прости. Я не хотел тебя расстраивать. Я сам не понимаю, как это вырвалось.
Рыдания слегка поутихли. Она подняла голову.
Лицо у нее было красным и измученным. Он никогда ее такой не видел.
– Хочешь,
