не помнил .
Ещё больше его волновала теперь личность Ренарда, но никто из его окружения не имел понятия , кого же Рен видел в ночь побега и вскоре он оставил попытки это выяснить.
Всему свое время. Очередная простая истина, о которой все знают, многие признают ее справедливость, и мало кто принимает ее во внимание. Рена
часто считали человеком крайне толстокожим, особенно сердобольные усматривали за его скучающим видом хорошо скрытые душевные терзания, на деле же ни юный возраст, ни красоты родного края не смягчали огромного безразличия к столь многим вещам, что порой Рен и сам ощущал укол страха так никогда и ничего не почувствовать.
Однако он лукавил, пускай его сердце не переполняла щемящая нежность, оно было покойно и билось ровно от теплого ощущения безопасности.
Эти воспоминания вызывали улыбку у обоих и по сей день. Теперь, глядя на похорошевшего пятнадцатилетнего юношу с аккуратно подстриженными волосами и внимательным взглядом холодных светлых глаз, поверить не могла, что своими руками выудила эту жемчужину с самого дна, а то, как он улыбался ей, точно старшей сестре, наполняло уставшее от заточения сердце радостью. За эти два года, Рен так и не у знал, почему молодая госпожа заперта в глуши, так же как она не узнала, почему он скитается, точно неприкаянная душа.
Ей только теперь, когда он лежал без сознания от удара старинным фолиантом, пришла в голову мысль, что он еще юн и, к сожалению, за свой недолгий век повидал немало горя и, может, его судьба трагичнее ее собственной.
***
Перед закрытыми глазами Рена же вместо бесконечных книжных полок предстала совсем иная картина.
Его куда-то тащат, перед глазами – подсвеченные солнцем переплетения нитей. На голову, наверное, наброшен мешок. Идти совсем недалеко, прежде , чем Рен успел испугаться, его усадили на стул.
Довольно жёстко.
В следующую секунду мешок сорвали.
– Небо всегда было таким огромным? – беззвучно шепчут губы, но Рен не властен над ними.
Знакомое чувство, он снова спит и видит обрывок истории хозяина этой грёзы.
Небо и впрямь велико. Столь высокое и чистое, что захватывает дух. Все лазуриты и аметисты не заслужили сравнения с его предвечной скорбной синью, с его невидимой божественной дланью, прижавшей смертных к земной тверди. Холодно его молчаливое пророчество, тихо его вековое сиротство, нарушенное резким , как скрип, голосом толпы.
Взгляд опустился.
Теперь всюду лица, но Рен не может разглядеть ни единой черты, точно кожа натянута на тряпичную куклу и за ней ничего нет. Их губы открыты и из них льется непрерывное жужжание, они вертят головами, как марионетки, и все пытаются что-то лепетать.
Лишь одна не размыкает губ. Свет ласкает золото ее косы и белизну влажной щеки.
И ее глаза!
Будто
