Изволин.
– Сколько ни думай, пороха не выдумаешь, – приветливо улыбнулся старик. – Куда направился?
– К вам, Денис Макарович. А вы откуда в такую рань?
– Мое дело стариковское… Ревматизм донимает, сидеть не дает. Вот и прогуливаюсь.
Андрей понял, что Изволин уклоняется от ответа. Денис Макарович не из тех, кто будет чуть свет бесцельно бродить по городу.
У Изволиных на дверях висел замок. Денис Макарович, покряхтывая, нагнулся, пошарил рукой под плинтусом и извлек из щели ключ.
– А где же Пелагея Стратоновна? – поинтересовался Андрей.
– Не ведаю…
С содержанием радиограммы Денис Макарович согласился. В ней сообщались собранные разведданные.
– Игната сейчас дома нет, – предупредил Изволин. – Ты иди к Заболотько и подожди его. Он туда явится.
– Хорошо, – ответил Андрей. – Мне им, кстати, кое-что передать надо. – И он показал на сверток.
– Ты подробности насчет Тряскиной слышал? – спросил Изволин.
– Знаю только, что она была ранена, что два раза был у нее в больнице начальник гестапо Гунке: подробно расспрашивал, велел поместить в отдельную палату. Не будь ранений, Тряскина, очевидно, так и не выкрутилась бы. А Родэ? Наповал? – в свою очередь поинтересовался Грязнов.
– Наповал! – махнул рукой Денис Макарович. – Игнат влепил в него три штуки.
Единственный сын Игната Нестеровича Тризны Вовка, в котором и мать, и отец не чаяли души, болел брюшняком и лежал сейчас в нетопленной комнате. Сама Евгения Демьяновна готовилась снова стать матерью. За ее здоровье Тризна опасался. Евгения Демьяновна часто теряла сознание и подолгу не приходила в себя: сказывались голод, нужда и вечные волнения, вызванные боязнью за мужа, шедшего на самые опасные предприятия.
Игнат Нестерович и Андрей стояли у постели больного. Малыш бредил. Его ввалившиеся щеки пылали жаром, глаза напряженно, но бессмысленно перебегали с одного предмета на другой. Вовка то и дело высвобождал из-под одеяла худые руки, силился встать, но Игнат Нестерович укладывал его на место и укрывал до самой шеи.
– Спи, карапуз мой… закрой глазки, родной…
Мальчик опять сбрасывал одеяло, бормотал что-то про скворцов, жаловался на убежавшего из дому кота Жулика, просил пить…
Бледная, едва стоявшая на ногах Евгения Демьяновна поила его с ложечки кипяченой водой.
– Женя скоро ляжет в больницу. Кто же с Вовкой останется? – сокрушался Тризна. – Придется, видимо, отнести к деду.
Дед – отец Евгении Демьяновны, шестидесятидвухлетний старик, разбитый параличом – жил недалеко от них в собственном домике. Тризна не раз упрашивал старика оставить домишко и перебраться к нему, но тот наотрез отказывался. «Тут моя подружка померла, – говорил он, – тут и я богу душу отдам».
– Сможет ли он за Володей
