«холодная война».
Алехандро кивнул и обхватил колени руками:
– Вот-вот. Холодная гражданская война.
Со стороны, где стояла вазочка Ошун, раздался резкий щелчок, однако Тито подумал об Элегбе, Открывающем и Закрывающем Пути. Глянул на Алехандро.
– Ты не следишь за новостями, Тито, – заметил тот.
Тито вспомнил голоса ведущих на Русско-американском телевидении, тающие вдали вместе с его русским, и сказал:
– Иногда слежу.
Чайник засвистел. Тито снял его с плитки, ополоснул заварочный chainik кипятком, добавил пару пакетиков, привычным движением залил их и закрыл крышкой.
Поза Алехандро напомнила Тито детство, когда они с мальчишками запускали деревянный волчок на булыжной мостовой, а вокруг сгущался зной наступающего дня. Они все были в отглаженных белых шортах и с красными галстуками. Интересно, в Америке запускают волчки?
Пока чай настаивался, Тито присел рядом с Алехандро.
– Тито, ты понимаешь, как наша семья стала такой, какая она есть?
– Все началось с деда и ДГИ.
– Ну, это длилось недолго. КГБ нужна была собственная сеть в Гаване.
Тито кивнул:
– Бабушкина родня всегда жила в квартале Колумба. Еще до Батисты, если верить Хуане.
– Карлито сказал, твоего старика разыскивают люди из государственных органов.
– Какие люди?
– Карлито говорит, это похоже на Гавану перед уходом русских. Все не как прежде. Он говорит, старик устроил наш переезд сюда. Великая магия, братишка. Дед бы в одиночку не управился.
Внезапно Тито припомнился запах англоязычных бумаг в заплесневелом конверте:
– Ты сказал Карлито, что, по-твоему, это опасно?
– Сказал.
Тито поднялся, чтобы разлить по стаканам чай.
– А тот ответил, что наша семья ему обязана? – предположил он. И посмотрел на брата.
– Да, и что старик просил слать именно тебя.
– Почему?
– Ты напоминаешь ему деда. И отца, который работал на старика перед самой смертью.
Тито протянул кузену стакан с чаем.
– Gracias[11], – сказал Алехандро.
– De nada[12], – ответил Тито.
10. Новый девонский период
Милгриму снился мессия флагеллантов, воплотивший в себе черты лже-Балдуина и «учителя из Венгрии», когда Браун затряс его, просунув руки в теплое мелководье сна.
– Это что? – повторял он.
Милгрим счел вопрос чисто экзистенциальным, но Браун вдавил пальцы в основание его челюсти – ощущение было настолько ужасным, что Милгрим не сразу опознал в нем боль. Он словно воспарил над кроватью, однако закричать не успел: Браун (в зеленых латексных перчатках, как всегда в такие особые минуты) зажал ему рот.
Спасибо
Не за что
