на совершенно другой частоте четко различало мебель и остальные предметы, как на экране таможенного сканера. Он видел пистолет и фонарь под подушкой, а рядом нечто прямоугольное со скругленными краями – наверное, складной нож (без сомнения, зеленовато-серый). Детская привычка – спать с любимыми игрушками. Даже в чем-то трогательная.
Милгрим воображал себя Томом Сойером, Брауна – Гекльберри Финном, бесконечную череду гостиничных номеров – плотом, ну а Манхэттен – холодными водами Миссисипи… и внезапно заметил у телевизора, на тумбе из ДСП, пакет. Бумажный пакет. Мятый бумажный пакет. Внутри (особая призрачная нагота обнажала все) лежали знакомые прямоугольники фармацевтических упаковок.
Целый ворох. Изрядное количество. Солидный запас. Если тратить с умом, хватит на неделю.
Милгрим наклонился, словно его тянули магниты в скулах, – и вдруг, без всякого перехода, очутился у себя, в душной комнате. Уже не мистически голый, а в черных хлопковых трусах, которые не мешало бы сменить, он стоял у окна, прижавшись лбом и носом к холодному стеклу. По Восьмой авеню, четырнадцатью этажами ниже, полз одинокий желтый прямоугольник такси.
Милгрим провел дрожащими пальцами по щеке. Она была мокрой от слез.
13. Ящики
Она стояла под Арчи, любуясь переливами изображений, пробегающих от стреловидного плавника до кончиков длинных охотничьих щупалец. Промелькнули викторианские девушки в нижнем белье – быть может, героини «Пикника у Висячей скалы», фильма, которым частенько вдохновлялся Инчмейл перед концертами. Кто-то состряпал для Бобби прелестную кашу из видеокартинок, и они вроде бы даже не повторялись. Просто возникали все новые и новые.
Под беспроводной маской Холлис могла притвориться, будто не слышит, как Бобби шепотом распекает Альберто за ее неожиданное вторжение.
А темп между тем нарастал; на фоне черной ночи полыхали беззвучные взрывы. От особенно яркой вспышки Холлис невольно вздрогнула, затем потянулась поправить шлем и нечаянно задела сенсорную панель, вмонтированную над скулой слева от визора. Спрут Синдзюку исчез вместе с мельтешащими скинами.
Там, куда только что указывал его хвост, висел прозрачно-серебристый проволочный каркас, прямоугольный, четкий и в то же время нематериальный. В длину он мог бы вместить два автомобиля, по высоте был чуть выше человеческого роста, и сами эти пропорции намекали на что-то знакомое, даже банальное. Внутри, кажется, было что-то еще, но контуры каркасов сливались друг с другом.
Холлис хотела спросить, что это за проект, но Бобби подлетел и сдернул шлем так грубо, что она едва не упала.
Оба застыли. Голубые глаза Бобби за косой белокурой челкой, большие и круглые, как у совы, напомнили Холлис один конкретный снимок Курта Кобейна. Тут подошел Альберто и забрал шлем у обоих.
– Бобби, – сказал он, – давай уже возьми себя в руки. Это важно. Она пишет статью о локативном искусстве. Для «Нода».
– Для «Нода»?
