style="font-size:15px;"> Прошла третья неделя, ее сменила четвертая, а Кирик неутомимо, методично, раз день появлялся в 17.15 на улице с ведром и нес землю за село. Скрипела дряхлая калитка (или «фортка», как называют здесь калитку), а на пустыре образовалась внушительная остроконечная горка земли. Наши милые детки, в смысле, пацаны, чинно прогуливаясь по оврагам и буеракам, обвешанные рогатками и самопалами, увидели как-то эту горку и весело, с криком «ура», налетели на нее, захотели разровнять, разорить, как привычно разоряли муравейники, но сил и трудолюбия не хватило. Они только потоптались, потрамбовали, попрыгали и неожиданно убежали, привлеченные чем-то другим. Пришедший на следующий день, Кирик жалко усмехнулся, когда обнаружил следы насилия над горкой, вздохнул и высыпал сверху очередную порцию землицы.
Удивляло и даже немного пугало кунишников то, что никакая погода не останавливала нашего старательного изгоя. Он нес ведро и в страшную жару, от которой куры раскрывали клювы, раскидывали в разные стороны крылья и лапы, лежали раскорячено в тени, готовые покорно отдаться или вообще наголо остричься, только чтоб не умереть от жары; нес он и в слякоть, когда глупый дождь подряжался на недельку-другую поливать землю. Полил бы в меру и хватит, а он тупо, сыро поливает и поливает все вокруг, конца и краю не видать. Дождь хлещет Кирика, струями колотит по спине, по плечам, по безбородому лицу, балахон намок, мешает, прилип, обнажил его костлявую фигуру, обозначил лопатки, бугорки позвоночника, а отшельник с каплями дождя на морщинах лица упорно тащит в тонкой руке отяжелевшее от влаги ведро. На лице серьезность, строгость, даже суровость отчаянного. Ноги в доморощенных чунях скользят по раскисшей дороге, вязнут в глинистой почве, с трудом оттуда выдираются, каждый шаг тяжек, а он неостановимо двигается к своему холмику на пустыре. И какая только сила его влекла?!
К концу второго месяца ежедневных вылазок отверженного к пустырю, все, даже самые недотепистые, – даже Ёлуп с Горлыкой! – поняли, что сплетня о его женитьбе и погребе просто глупа, лжива и не дает полного объяснения поведению безбородого. Нет, погреб, положим, копает, хотя опять-таки, зачем бобылю погреб? И почему только раз в день несет землю? Если копает, то и пять, и десять раз можно с ведром обернуться. И опять-таки, почему именно в 17.15? Почему каждый день, без выходных и праздников?
Вопросы мучили кунишников, вопросы не давали покоя, кололи, заставляли думать, а это далеко не всем по душе, когда его заставляют думать своими мозгами – гораздо удобнее, не утруждая себя, пользоваться чужими ответами, а хоть бы и ложными. Снова началось брожение умов на могале – медленное, сонное шевеление извилин, которые не привыкли шевелиться и годами спали, безмятежно, сладко и невинно. Поведение Кирика снова требовало ясного, простого и логичного ответа.
5
– Как ты думаешь, почему? – спросил как-то Прокоп Дженжер у Васьки Дончика. Был уже конец лета, но днем погода
