или смекал в одном месте купить товар по бросовой цене, а в другом городе сбыть его с большой выгодой для себя. Дружил с цифрами, считал, прикидывал, отнимал, обнимал, прибавлял, умножал, – в голове ясность, четкость, будто счетная машинка, которая никогда не ломалась. Иногда загорался какой-нибудь вроде выгодной на первый взгляд операцией, но после тщательных в уме подсчетов ему становилось ясно, что это пустые хлопоты, и дед остывал с сожалением, приговаривая: «За морем телушка полушка, да рупь перевоз».
– Как дела, дед? – спрашивали его знакомые при встрече. А знакомых у него было много в каждом городе, особенно на рынках, в торговой среде.
– Крутим-вертим, – отвечал неопределенно Мошка и загадочно улыбался, округляя щёки, – крутим-вертим.
Отвечал на ходу, не останавливаясь для пустых разговоров – ему некогда, он вечно куда-то спешит, широченные штаны на нем флагами-парусами трепещут от быстрой ходьбы.
– Молодец! Ну-ну, давай-давай… – так же неопределенно подбадривали и одобряли его знакомые торговцы, но подбадривали как-то в спину, так как шустрый дед был уже далеко, вот-вот скроется за углом.
Трудно заподозрить Мошку в жадности – при всем «кручении-верчении» он не был шибко богат, словно не ставил своей целью сорвать куш, «наварить», словно деньги были для него не главным. «Сор», – иногда небрежно-презрительно говорил Мошка про деньги. Можно с большой долей истины предположить, что для Мошки самым большим удовольствием были не столько деньги, сколько желание ощущать себя ловким, удачливым, смекалистым и умение быть таковым. Он не боялся потерять большие суммы, разумно рисковал, не дрожал над пачками денег, торговые операции проводил легко, играючи, с шутками-прибаутками, располагал к себе людей веселым обаянием, и все, кто вступал с ним в торговые сделки, не имели на Мошку обиды или досады, что продешевили. «Пришло-ушло, осталась жизнь – жизнь осталась!», – то ли приговаривал, то ли утешал Мошка и себя, если проигрывал, и того, кого он обставлял. Мудро, очень мудро.
Хотя, правды ради, надо сказать, что черноусые торгаши, всегда досадовали, когда Мошка их ловко надувал, от досады бледнели, готовы были волосы себе рвать не только на голове. Да кто ж виноват, что торгуются они яростно, с оттенком злобности, с каким-то судорожным от жадности цеплянием за каждую сальную деньгу. Черноусые в тайне считали белобрысых дураками, надували их, поскольку белобрысые были доверчивы, не любили торговаться и жадничать, а раз ты доверчив и нежаден, то, по мнению черноусых, ты глуп и достоин презрения. Однако дед Мошка на рынках не раз надувал черноусых, и делал это мастерски, подлавливая их на страсти к дешевке и скаредности.
Вчера, например, Мошка сбагрил черноусым целую машину товара по смехотворной цене. Те по жадности скупили всю партию, рассчитывая перепродать товар в три раза дороже. И только на другой день обнаружили, что дед их крупно надул: продал им такую дрянь, которую перепродать они
