после криков, заковыристого мата и прочей ругани нужный порядок восстанавливался, каждый сверчок сидел на своем шестке, и снова на рынке воцарялось литое интернациональное братство продавцов.
Дед Мошка на тот момент, о котором идет речь, уже свое отторговал: весь товар продал до зернышка. Осталась только пустая тара, мешки да ящики, с которыми дед не знал, что делать, а выбросить добро на кучу рыночного мусора было жалко. Теперь он, богатый, денежный, может ехать домой, в Кунишное, заранее накупив конфет, сушек, лимонов, хорошего индийского чаю и прочих лакомых гостинцев, к примеру, в виде больших плоских консервов отборной атлантической сельди, которую страсть любили в селе, а кроме сельди набрать дефицитных в ту пору, а потому хитро, через знакомых раздобытых банок с испанскими черными, блестящими маслинами, что в те времена для кунишников были редким деликатесом, а потому по-особому ценились и употреблялись только в торжественных случаях – на общих поминальных обедах, свадьбах, заручинах…
Через несколько дней дед Мошка, нагруженный чемоданами и сумками, потный, усталый, пропахший запахами дорог, города, поезда, ввалится богатым купцом в родной дом, чем удивит и обрадует Анюту, свою скромную богомольную жену. Тут же, узнав о приезде Мошки, прибегут дети, внуки, запищат, завизжат, набросятся на гостинцы и обновы, создастся суета праздника и радости. «Пришло-ушло, а жизнь осталась. Жизнь!»
Однако на этот раз, распродав товар, дед домой почему-то не торопился – то ли билет на поезд не успел купить вовремя, то ли никак не может расстаться с рынком, где половина продавцов, как родные. Хозяином идет он меж торговыми рядами, на которых пестрыми холмами высятся фрукты и овощи, густую бородку солидно почесывает, хитро улыбается, щечки комочком, то квашеной капусткой угостится, схватив щепотку прямо из ведра, то солененьким, землянисто-зеленым огурчиком хрустнет, то ядреную шутку-прибаутку отчебучит – знакомые бабы-торговки, толстозадые, румяные, за животы от смеха держатся, о торговле забывают и весело кричат деду в спину: «Ну, Мошка ну, Мошка кусачая, никак от тебя не избавишься!..» Мошка так благодушен, что даже не обижается на изменение ударения в своем прозвище – он свободен, доволен и собой, и веселым вниманием к себе, хотя на его плечах висит все то же потертое пальтишко, что и пять лет назад, на голове – запыленный картуз, а широченные штаны флагами развеваются от сквозняка.
5
В тот день на рынке объявился цыган в роли продавца, никому незнакомый, чужой, раньше старожилы рынка его здесь не видели. Цыган зыркнул черным глазом по сторонам, видимо, боясь красной фуражки милиционера, потом достал из грязной клетчатой сумки шубу, явно краденую, и у ворот рынка, на самом бойком месте, стал шубу торговать. Приставал к каждому встречному-поперечному: «Купи шубу! Купи шубу! Новая шубу, дешево даю, зима скоро, холодно будет… Купи шубу!» Шуба и впрямь была хороша, подумаешь, всего две дырки, незаметно, зато мех настоящий. Но добропорядочные
