возникало негласное желание родных, чтоб на похоронах присутствовала женщина, умеющая голосить.
Тётечка Фенечка, – снова заголосила Акулька, -
соседушка моя дорогая.
Зачем же ты так рано собралась к богу?!
Ты же была мне, как мама,
ты же умела успокоить,
ты же могла приласкать,
ты же дарила мне доброту…
Ох, горе горькое!..
Кто теперь нам скажет ласковое слово,
кто улыбнётся с душой, кто нас ободрит?..
Ох, тётечка, тебе ещё жить да жить…
встань, родименькая, посмотри, сколько вокруг людей собралось,
посмотри на своих дочек-красавиц,
посмотри, какое у них горе…
Не уходи, тётечка, поживи ещё, поживи…
Нам так плохо, так плохо без тебя, ох!…
Акулька горестно оплакивала дорогую тётю Феню, а собравшиеся у гроба родственники и соседи были изумлены: откуда у Акульки, у этой никчёмной бабы, столько слов? И как складно голосит! Так вкладывается в слова, что от её жалостливых причитаний сердце разрывается! Её причитания были уместны и необходимы. Многие под воздействием её причитаний хлюпали носами, вытирали покрасневшие глаза, а некоторые, не сдерживаясь, заходились в рыданиях. Плакали даже те, кто не склонен плакать. Акульку слушали, не перебивая – впервые в жизни слушали до конца.
3
Где-то месяца через три после смерти тётки Фени умер пожилой тучный Калин Нифантьевич, дальний и последний родственник Акульки. Она пришла хоронить дядьку и опять, как на похоронах соседки, стала голосить, подбирая нараспев слова, которые выражали всю горечь потери последнего родственника. Она называла себя «сиротой», «покинутой», «одинёшенькой» и была искренна в изображении боли. Громким жалостливым голосом причитала над покойным и выражала такую скорбь, что слёзы у всех хоронивших сами текли из глаз. Своим плачем Акулька не только убивалась из-за смерти «дядюшки Калина», но и будила в душе каждого некую высокую тоску, от которой хотелось прореветься, забыть повседневные дрязги, стать человеком и думать о вечном. И снова Акульку слушали до конца, и снова она была в центре внимания, снова имела значение и была нужна людям.
…Так судьбе было угодно, что поздней осенью, когда на улице сыро и слякотно, когда серые короткие дни угнетали всё живое, отдал богу душу Киндин Перфильевич, мужик ещё не старый, с малыми детьми и молодой женой. Долго болел и – представился. Когда умирают молодые, ещё незавершенные люди, то это особенно больно. Хоронить Киндина, несмотря на распутицу, пришло очень много народу – горе-то какое! Пришла и сухощавая сморщенная Акулька, хотя её не звали и в родстве с Киндином она не состояла. Сама, по собственному разумению, пришла на чужие похороны. Её встретили с недоумением, но не прогнали. Как можно с похорон-то прогонять?
И опять Акулька голосила! Некоторым это казалось неуместным: чужая, а раз чужая, то что ж так убиваться? Но Акулька, казалось,
