style="font-size:15px;"> ‒ Он бы меня понял! ‒ в запальчивости кричит Костя.
‒ Он просто выпорол бы тебя, паразит!
Зина срывает с плеча полотенце, намереваясь по привычке огреть сына.
‒ Не позволю меня бить! ‒ кричит Костя. ‒ Лупцевала, когда маленький был, а теперь – не позволю!
‒ Вот оно как! ‒ подбоченивается мать. ‒ Он не позволит! Вырос, дубина стоеросовая, на мое горе. Хорошо, не видит тебя отец, как бы он расстроился. Он смертью храбрых полег на фронте за то, чтобы у тебя была светлая жизнь, чтобы здесь фашистов не было, а ты…
Опускается на сундук, плачет. Зине под сорок. На ней безвкусный халат ‒ синий, усыпанный красными розами.
‒ Ну ладно, мам… Чего ты?… ‒ Костя неловко обнимает сотрясающиеся толстые плечи.
Она продолжает сквозь слезы:
‒ Тебе три с половиной годика было, когда на отца похоронка пришла… В сорок втором… В похоронке так и написали: «Пал смертью храбрых». Вот какой у тебя отец, ты на него равняться должен… Я одна тебя поднимала, на ноги ставила, кормила-поила… Одна… Того и гляди, фашисты нагрянут, а я с тобой на руках… Одна… А ты так матери отплачиваешь!..
По ее пухлым щекам текут слезы.
‒ Мы же почти нищенствовали. Я билась, как рыба об лед, во всем себе отказывала, чтобы ты ни в чем не нуждался. Вон у соседей, Боровиковских, и холодильник, и этот… телевизор. А у нас – шаром покати.
‒ Мамочка, послушай, я после школы поступлю в институт, а по вечерам стану вагоны разгружать. Я здоровый. А всю зарплату ‒ тебе. Обещаю. Мам, ты погляди, какая жизнь начинается! Скоро человечество выйдет в космос!
Мать улыбается сквозь слезы.
‒ Глупыш ты, ‒ она, как недавно Лена, взлохмачивает волосы сына. ‒ И не заметила, как вырос. Про космос говоришь, про ракеты, да так красиво. И уже жениться надумал.
Костя мучительно краснеет.
‒ Еще ничего не известно.
Зина хохочет. Машет рукой.
‒ Ладно уж, кавалер…
‒ Мамочка, ‒ Костя обнимает ее, прижимается к материнской щеке, ‒ ты у меня самая замечательная!..
* * *
26 сентября 1971-го года.
Алексей
Теперь ‒ уже втроем, Алешка, Немая и я ‒ шагаем по усыпанной палыми листьями дорожке, направляясь к отцу.
Вижу его. И с этого момента во мне как будто отключается способность чему-либо удивляться. Я привыкаю к тому, что со мной происходит.
Так должно быть.
Живой и здоровый отец должен сидеть на скамье рядом с черноволосой женщиной, а мы должны подойти к нему и заговорить. Это так естественно.
Подходим.
Отец поднимает голову – и краснеет. Выдавливает хрипло:
‒ Алеша?
‒ Здравствуй, пап, ‒ лепечет Алешка.
‒ Ты что здесь делаешь? ‒ спрашивает отец.
Алешка рдеет и мнется. Отвечаю за него:
‒ Да вот гуляем.
Отец
