А меня за борт не выкинут?!
Толя вздрогнул. Вспомнилось всё. «Сталось что, Клавушка, барышня, ась?!»
«Не бред то…»
В любую секунду могла разразиться самая настоящая истерика. Все это прекрасно понимали. Улегшееся несколько минут назад напряжение грозило рецидивом, что чревато было ещё более сильными эмоциональными переживаниями – судорогой. Признаки бреда, навязчивых сумасбродств являлись предтечей и не заметить их – значило проявить безалаберную, преступную по отношению к Клаве бездушность. Динамику развития заболевания нервного предсказать вообще невозможно, всегда следует быть готовым к самому нехорошему сценарию.
– Конечно же, не помрёшь, что ты? Господь с тобой! И мальчик твой с тобою отныне постоянно будет. Родио-о-он!!
Возражать Наталии Владимировне, этой мегере?! Прилюдно?! На глазах у посторонних, впридачу – сорванца вонючего???
Горелов сказал лишь:
– Подведите его – ткнул на подростка.
Незаметно-тихо оказавшийся здесь Воропаев подтолкнул Толю к хозяину. Мещеряков собирался было возразить (не хотелось терять отменного работника, тем паче – впереди достаточно миль пути…], однако своевременно спохватился. К тому же, по-человечески жалко стало малышку. Своих детей не имел, а дочери миллионера он в глубине души сострадал и несколько раз позволял ей дотронуться до штурвала, показывал барометр, секстант, разрешал мелкие нарушения, давал «напрокат» настоящую подзорную трубу, тяжёлую, длинную, если её полностью раздвинуть, которую Клава, в свою очередь, предлагала Толе, дабы последний мог обозревать берега Лены, раз это уж так для него важно. Стало быть, промолчал, одарил взглядом невесёлым внушительную не по возрасту фигуру мальчика, мысленно с ним попрощался – как с одним из членов команды. Впервые в его, капитана Мещерякова, практике член команды в ходе одного плавания превращался в… пассажира!
Горелов, посмотрев странно на дочь, произнёс тоном, каким прежде с Глазовым никто и никогда не разговаривал:
– Будешь развлекать, забавлять нашу дочку, прислуживать ей. Чтобы делал для неё всё, что она велит. И чтобы ни слезиночки в глазах её мы не видели. Отныне находишься при ней до особого моего распоряжения. Всё.
– Не продаюсь я.
Анатолий отвечал. Тихо, но членораздельно, чтобы слышали все, находящиеся на палубе. И – спиной к Горелову повернулся. Вызывающе, спокойно, ощущая силу свою и собственное бесстрашие. Но когда поворачивался, наткнулся буквально на молящие, страдальческие глаза Клавушкины и, кулачищи вхруст, застыл немо, раздваиваясь… Ему… блевать было на реакцию, которую вызвали у окружающих его слова, наплевать да размазать! Вот Клава – другое дело! Эх, что теперь вспоминать! Он не просто привязался к девочке, не просто хотел помочь ей стать добрым, чистым человечком, таким, собственно, каковым она и являлась, он меньше всего думал в течение секунд, определяющих дальнейшую судьбу их обоих, о вынашиваемых им планах мести Горелову, более того,
